Предчувствие смуты
Шрифт:
Зачем он это сказал, да еще в присутствии своих товарищей? Товарищи в наше время — разные. Кто-то куда-то настучал — арестовали парня как потенциального дезертира. А ведь Смоляков — толковый сержант. Теперь, после ареста, уже никакими силами не заставишь его служить по совести…
Крамольные мысли, как черви, лезут в голову, невольно приходится себя спрашивать: кому ты служишь? В крутую минуту тот же Смоляков перво-наперво станет сводить счеты с обидчиками своих родителей, а потом уже… как сложатся обстоятельства.
Размышлял
Затевать судебную тяжбу — глупо и опасно: у бывшего председателя не сыновья, а церберы, один Илья чего стоит, устроит Перевышкам пожар — и от родительского дома останется пепел. Свое добро родители годами наживали — потеряют в считанные минуты.
А ехать надо…
Отзовется ли Микола? Что у брата в голове?
Если Никита представляет свою землю как частицу некогда единой любимой Родины, то Микола, как будущий хозяин родительского надела, любит не землю вообще, а гектары, на которых выращивают хлеб.
Микола не скрывал, что в крови у него бродят гены потомственного пахаря. Если потребуется, он возьмет в руки оружие. В этом Никита не сомневался. Брат сумеет постоять не просто за свою землю, а за гектары, доставшиеся ему по закону…
3
Раздумья прервало появление Тамары. Никита ее увидел издали, когда она выходила из желтых решетчатых больничных ворот. Ее остановил какой-то высокий очкарик в синем милицейском плаще. Она ему отрицательно покачала головой и быстро направилась к Никите.
Тамара улыбалась глазами, и он чувствовал: рада встрече, как может радоваться близкому человеку, которого давно не видела.
— Сколько до поезда? — спросила, подойдя, как еще недавно спрашивала мужа, когда тот спешно уезжал в командировку.
— Три часа.
— Тогда — прямо в детсад. Тебя уже заждалась Клавочка. Я позвонила воспитательнице, чтобы дочку обрадовала: сказать, что заедет крестный. На полчасика. В этом случае она соберется как по тревоге.
И — верно, когда Никита поздоровался с охранником, отставным офицером, сторожившим детсад, девочка уже была одета, в руках держала картонную папку для эскизов.
— Рисунки-то — зачем? — спросила мать.
— Покажу крестному. Говорят, у меня красиво получаются горы. Правда, крестный? — Ее чистыми любящими глазами, казалось, смотрела мать Никиты, когда ждала сына после долгой разлуки.
— Правда, — мягко слукавил Никита. Горы давно уже сидели в его печенках: скольких товарищей он в этих горах потерял, пока его саперы — и он вместе с ними — на практике изучали «Боевой устав пехоты».
Они шли по знакомой тенистой улице, обсаженной тополями. За купами зелени угадывались каменные двухэтажки,
По дороге в военный городок встречались знакомые, жены сослуживцев. Некоторые женщины, видя шедшего рядом с Тамарой и ее дочкой прокаленного южным солнцем темно-русого плечистого прапорщика, оглядывались, видимо, про себя рассуждая: а врачиха-то не успела по капитану выплакать слезы, как уже отхватила молодого и красивого мужика, правда, всего лишь прапорщика. Хотя… прапорщики, как известно, в службе высоко не взлетают, зато, отработав по контракту и уволившись в запас, обрастают тучным хозяйством, а если учесть, что у прапорщика золотые руки сапера — он ценнее иного полковника, а то и генерала.
За двухэтажками вровень с тополями — пятиэтажки, уже построенные стройбатовцами. В них поселили офицеров гарнизона. Жильцы пятиэтажек почему-то завидовали тем, кто занимал двухэтажки, — там делали только плановые ремонты.
Квартира Калтаковых — на пятом этаже, летом часто с водой проблема, из окна видно, как на солнце играют серебристые волны Дона. Там, на правом берегу, в войну были окопы переднего края.
Пока восторженно щебетавшая девочка показывала крестному свои рисунки, Тамара накрыла стол. Запах вкусного наваристого борща вызвал у Никиты, как говорят в армии, зверский аппетит. Примерно такой борщ готовила мама. У нее рецепт от бабушки Тани, а у той — от прабабушки Паши… Кстати, с недавних пор Тамара варила борщи по старинному рецепту слобожанской учительницы Клавдии Петровны Перевышко.
За обедом незаметно убежало время. Хотелось о многом поговорить. Чаще спрашивала Клавочка, почемучка. Тамара то и дело ее останавливала:
— Дай крестному поесть. У него еще ложка сухая.
«Вот надо на ком жениться», — мечтательно говорил себе Никита, уже не так остро испытывая сожаление, что не по своей вине расстался с Юлей.
Когда-то он, уже в десятом классе, клятвенно заверял Юлю: «Я отслужу, а ты меня дождись, и мы поженимся».
«Сначала отслужи, — ответила она. — А там будет видно…»
Видно не стало. Никита подписал контракт на два года. Потом еще на два… Не дождавшись демобилизованного, Юля по настоянию отца скоропалительно вышла замуж за какого-то милиционера, но скоро с ним рассталась — много пил, потом была сосватана за помощником депутата Верховной рады Семена Онуфриевича Блакитного, пожилого грека, бывшего помощника секретаря обкома партии.
Что ее заставило согласиться на такой шаг? Любовь там, по-видимому, и не ночевала, а вот выгода была. Человек с положением, а не какой-то контрактник даже не своей, а Российской армии.