Предчувствие смуты
Шрифт:
За полтора года, пока Клим отбывал наказание в образцово-показательной колонии, в Сиротине, как и на Слобожанщине, не говоря уже об Украине в целом, много воды утекло. Нашелся истинный отец — родитель Илюши. Климу и Юрику предстояло своих отцов еще найти. И девочки тоже — Юля и Оля — зачаты не бесполыми ангелами. Но об этом надо спрашивать Валентину Леонидовну, любящую мать своих разноотцовских детей, уже взрослых, не нуждающихся в родительской опеке. На всех пятерых им достаточно было одного отца — Алексея Романовича,
Шли земляки-сиротинцы, неторопливо беседовали, вспоминали общих знакомых, шуршали подошвами по давно остывшему асфальту. Время не подгоняло. За всю ночь не обогнала ни одна машина.
На востоке забрезжил рассвет — появилась зеленоватая полоска зари над черными вспаханными полями, приготовленными под озимые. Кто вспахал свои паи, а кто и не вспахал. Невспаханные поля выделялись желтоватыми светлыми пятнами. Издали поля напоминали серое лоскутное одеяло.
— Ваши, небось, уже отсеялись, — глядя на пеструю пашню, произнес Никита, чтоб не молчать.
— Не знаю. Не писали, — говорил изрядно вспотевший под тяжелой ношей Клим. В туристском рюкзаке было что-то твердое, упругое, металлическое.
— Что там у тебя? — наконец-то поинтересовался Никита.
Клим вздохнул, словно раздумывая, признаваться или нет? Усмехнулся в коротко постриженные усики:
— Что мог стащить бедный зэк? Что плохо лежало. В данном случае провод. В тамбуре валялся. Где-то проводники прихватили. А продать не успели…
— На барахолку сам пойдешь или опять пошлешь свою деваху? — в словах Никиты Клим уловил едва прикрытую иронию.
— И пошлю. Если меня еще не забыла. В стране прихватизация в самом разгаре. Уже опустилась до самых низов.
— И до тебя?
— А до тебя — разве нет? Ты что — до сих пор ничего не хапанул? Генералы тебя не научили? Ольга писала: вашего соседа, племянника Алешки Земы, забрали в армию. А в полку сапог не оказалось. Командиры продали или пропили. В зоне травили анекдот. Назывался он «бизнес по-русски». «Украли бочку спирту. Спирт продали, а деньги пропили».
Анекдот давний. Клим слышал от мирного чеченца.
— А племянник Земы так и марширует без сапог?
— Юрко ему подарил свои старые кирзачи, со времен Советской армии… Ты разве не в курсе, что в Збройные силы идут служить в своем обмундировании? Как в старину ходили донские казаки.
Шагали по мокрой от росы шоссейке. Наблюдали рассвет в слобожанской степи. Климу хотелось говорить. И он не молчал. Продолжал начатую мысль:
— Раньше тоже воровали, но чтоб так!.. Все прихватывают, что плохо лежит… Разве с таким народом Украина поднимется? Перевелись, брат, истинные патриоты. Исчезли, как элитная картошка.
— А при чем тут картошка?
— Картошку два раза не перебери, не отбрось гнилую и мелкую — и нет элитного сорта. Так и люди. Попадет
— Какой агроном тебя просветил? Неужели в колонии?
— В колонии другому учат. Ты же помнишь, мой отец был председателем колхоза. Отбирал только сортовые семена. Потому и гремел на всяких выставках.
Никита приостановился, весело рассмеялся.
— Клим, а ты — кто?
— Ты имеешь в виду стыренный провод?
— Провод — чей?
— Был украинский. А может, и не украинский. У проводников надо было спросить.
— Ну, а когда Украина без всего останется, все растащат? Сам говорил, даже в тюрьме голодают.
Клим сбросил на асфальт тяжелый рюкзак, выпрямился, расправил плечи, дал спине передышку. Глядя на рюкзак, улыбнулся, обнажая фиксу из белого металла. Завершил мысль:
— Тогда я стану, как и ты, гражданином России. Мне ребята говорили, сколько Россию ни грабь, ее все не убывает. Вот что значит великая держава! Завидую кацапам. На богатстве сидят.
— А ты орал: «Геть кацапив з украинских тюрем!»
— Не придирайся к слову. Кацап — это еще не весь русский… Уже и поляки претендуют на Русскую землю.
— Это что-то ново.
— А новое — это забытое старое.
— Поляки ничего не забывают. У меня был сосед по нарам — поляк. Бредит Полонией — от моря до моря.
Дорога длинная… Шли, шуршали подошвами по влажному асфальту. Неторопливо беседовали на вольную тему.
В эти минуты как они были не похожи на прежних драчунов! Детство ушло — остались воспоминания. О плохом ни говорить, ни думать не хотелось. Было общее хорошее, вечное — вот эта степь.
6
По селу с быстротою молнии разнесся слух: Клим Пунтус из тюрьмы вернулся.
Первым уловил запах магарыча Алексей Зема. В этом ему помогла соседка Прасковья Огрызко, бывшая доярка «Широкого лана», крупная сорокалетняя молодица с розовым, вечно улыбчивым широким лицом и с желтыми мозолями на ладонях от вил и совковой лопаты. Прасковья обладала богатырской силой — нередко сама вместо лошади вывозила из коровника телегу с навозом; мужики к ней подходили с опаской, исключая разве что Алексея Зему. О таких женщинах, как она, на селе поют: «Я корова, я и бык. Я и баба, и мужик».
Леху Прасковья застала с плотницким топором в руках — из сухого дубка тесал топорище. Его пустой левый глаз был прикрыт плотной бязевой повязкой, но он видел одним глазом не хуже, чем двумя. Соседку заметил издали.
— Привет, Пашуня! Заходи, гостьей будешь.
— Может, ты к нам зайдешь? По старой памяти. Ясли развалились.
— Тогда готовь допинг. А лучше — пусть ваш Прудиус раскошелится. Бабки у него жирные.
— Я тебя молочком угощу. А попутно отнесешь крынку Алексею Романовичу. У них, ты еще не слышал, событие — Клим уже дома.