Предназначение
Шрифт:
– К реке, к реке бегите! – Кричали им со стена.
– Не надо бегать. Здесь я уже. Кто велел ворота закрыть?
Голос грозный. Видно что привык повелевать.
– Почему лай? Малец напугал?
Набычился Раадко, стянул брови к переносице. И уже не малец перед ним. Здоровенный парняга, вой, отведавший крови стоит перед миром. Оскалил зубы по звериному, того и гляди захлестнет злоба и лежать тогда воеводе с порванным горлом и изломанной спиной.
– Зри сам, воевода! Крак…
Ворон поднялся бесшумно с плеча и проплыл над городом, сделал круг и направился к
– Люди те по другую сторону леса живут, за самым дальним окаемом. Городищ не строят, хлеба не садят. Живут со скота, а более того набегами и разбоем.
Побледнел воевода. Не надо уж теперь и враньего глаза. Без него все видно. Вываливаются из леса конные десятки, устремив копья к городу.
– К мечу!
А люди уже без приказа торопятся на стены. Вражеский набег не одним воям отбивать. Бегут со всем, что под руку попалось. С копьем, с рогатиной. А то и просто с топором. Зашумели и на реке. Кто лодку с берега отталкивает. Кто парус поднимает. Радогору со стены хорошо все видно. Но не видит. На бегу бросил стрелу на тетиву почти не выцеливая, кинул ее в набегающих всадников, едва взбежав на стену по крутой лестнице. Прямо в раскаленное дикой скачкой лицо, под толстую кожаную остроконечную шапку. В затуманенный азартом глаз. Гнется, стонет в его руках турий лук, выбрасывая стрелу за стрелой. И ни одна мимо не прошла.
– Духи матери – земли, духи отца леса… - Шепчут бескровные от ярости губы. Не той ярости, которая слепит глаза и туманит сознание. Другой, холодной, всепоглащающей. И беспощадной. – К вам взывает последний из рода бэра. Пусть же могилой станет им этот берег…
Воевода на стене рядом с парнем. И парнем ли? Лицо бледное. Скулы затвердели. Нос обострился. Слышит его свистящий шепот и жутко делается от его слов старому вою. Уж не волхв ли? Молод, однако, для волхва. А глазом ворона смотреть заставил. И стрелы мечет, как ни один человек метать не может. За пальцами не уследишь. Его тул, битком набитый стрелами, перехватил и не заметил. И каждая стрела летит в самое око, под бровь. Или в оскаленный рот.
…Пусть не найдут их души обиталищей родичей их, и да будут они вечно скитаться, не зная покоя, стеная и плача.
Страшные слова! Не ему, не воеводе сказаны, а кровь в жилах стынет. Страшнее самой лютой смерти те слова.
…молю вас, духи моих предков….
И ярится земля. Мелкой дрожью трясется. В трещины рвется. А парень все шепчет и шепчет. И стрелу за стрелой, так что лук его стоном стонет. Лук же такой не каждой руке дастся.
Слова все злее и злее. Кони носятся по полю…
…Заступи им пути – дороги лес – отец. Не дай уйти погубителям твоего рода. Тебе эта кровавая жертва, коей давно не видел ты. Тебе их живая кровь. Клянусь, пока жив буду…
Уши бы заткнуть, чтобы не слышать его слов. Обезумел от горя парень. Голову потерял. Себя не помнит.
Не хотел воевода, но невольно отодвинулся в сторону, благо места на стене хватает. Откуда только слова у него берутся? И про кровавую жертву помнит. Уж и поминать
Ворон рядом с парнем на тыне пристроился. Глядит безбоязненно вниз, да еще и щурится. Тут же родич его, бэр, толчется. Пасть раскрыл, словно улыбается.
А лес и правда, словно услышал его слова про кровавую жертву. Зашумел, закряхтел, спеша откликнуться на просьбу. Трещит земля вокруг города, по за тыном. Колется, рвется земля. Ширятся трещины. И вдруг непостижимым образом наползают друг на друга, сходятся со страшным грохотом вместе. И дыбятся горой вверх, сметая все, что есть на ней. А потом прорывается дым и бьет огонь из под земли в самое небо, разливаясь по небосводу огненными всполохами. До врат городища еще ни один не добрался. Ни стрелой не дотянулся, ни копьем не достал.
Парень и сам с бэром стал схож.
С волхвами, если только сам не настоящий волхв, так бывает. И не волхв он. Колдун, коих приходилось видеть их воеводе в дальних землях, которые на полдень лежат. Будто разум они теряют. А Радко и впрямь словно обезумел. Вся боль, вся ярость, вся скопившаяся в нем ярость вырвалась наружу, раздирая разум на части. Спроси, и сам не сказал какие слова из памяти выбирал, какие каленые с его языка рвались. Видело око, что творили его слова, но остановиться уже не мог. И не хотел.
– Вам их кровь! А мне отмещение.
Бросил лук под ноги. В руке появился меч. Камни в рукояти горели, слепя огнем. По узорчатому лезвию перекатываются волны тяжелого холодного света.
– Крови!
Повис над стеной его крик. И не крик. Рев бэрий. Не раздумывая прыгнул с многосаженной стены вниз, в гущу сбившегося у стены набега. Поняли они, что под стеной трясти и плеваться огнем земля не будет, и сбились все здесь.
Вран его тоже что – то прокричал на своем, враньем языке. И слетел вниз. Заметался, закричал над головами врагов.
– Убился! – Ахнули на стене.
Но нет, не убился. Упал, присел и перекатился через голову. И вот уже узкий его клинок, который и мечом разве, что в шутку назвать можно было, полыхнул над его головой. И с колена провел мечом перед собой. Меча не видно. Полыхнул и исчез в круговерти всполохов, орошая землю кровью. Только камни в глазах диковинного зверя от жадности горят. Не по нашенски скор на руку парень. А его меч творит немыслимое. Исчез меч с людских глаз. А вместе с мечом исчез и его хозяин. Только размытое, чуть заметное, пятно разглядел воевода на том месте, на котором только что стоял этот пришлец.
И снова по телу воевода прокатилась дрожь.
Одно слово, колдун.
Его медведь, которого он на свой лад бэром зовет, кубарем скатился по лестнице, ступеней не замечая. И теперь ревет у ворот, стараясь выломить закладень. Должно быть, крепко рассерчал Ягодка, кажется так зовет он своего мохнатого друга, что одного оставил в городке.
Опомнился воевода и сам за меч взялся. Пока бежал, створы ворот распахнулись. А за воротами медвежий грозный рев. Долетел до леса, ударился в дерева, как в стену и откатился обратно, сминая страхом тех, кто уцелел под злыми стрелами и под безжалостными мечами.