Предназначение
Шрифт:
Но волхв, поперешный дед, пока не нашепчется вдосталь, и глазом не поведет в его сторону. Знай пыхтит и пыхтит себе в удовольствие. А бывает и прогонит его вон, якобы для тайного слава, коего Радку по молодости лет и слышать нельзя, а видеть тем паче.
– И волхвы же они, отрок, - Открывал, наконец, рот волхв, так словно и не заканчивалась прошлая его речь, и не минуло после нее ночи – дня. – коим рядом ставить не кого. Кому родиться ли, умереть, хворь ли, невзгода какая, к слову, неурожай ли, войне ли быть. Все по звездам угадывают.
– Как мы по древу?
Задумается Вран, почамкает губами, отплюнет, угодивший
– Как тут ответишь, Радко? Древо, оно всегда перед оком. И не слукавит, не солживит. Вон оно стоит напрямь. Как ему слукавить? Хотело бы слукавить, а как? А к звезде конем скачи, так не доскачешь. Сказывают, у каждой место свое и свой путь.Черное у них волхвование. Не наше. А то и совсем подлое получается. Порчу ли какую наслать, сглаз ли учинить… А то и хворь – немочь. Бывало и так, что умер человече, а его вновь спустя недолго на ноги ставят.И и ходит так прытко! Сам зрел! – Старик даже рукой взмахнул для убедительности. – Он, человек тот, понять ничего не может, - что поймешь, коли помер, - а ноги сами шагают и шагают. А он таращит глаза в разные стороны и хлуп - хлуп! Говорю же, черное то волхвование. Магией зовется. Против людей оно. И боги у них тоже не нашенские. Кто с песьей головой, кто с птичьей, а то и вовсе с невесть какой. Или вот еще, Радко, видел я человеков. Ликом они желты, как лист в осеннюю пору. А око узкое – узкое. У тебя, разбуди среди ночи, и то глаза шире открывается. А они рекут, что узкое око от богов черных убережет. Не всяк в такое око заберется. Но на ум востры и на рукоделье разное даровиты.
Говорит – говорит старик да и уснет на полуслове. А от Радка сон бежит. Так и видятся ему эти в темноте диковинные люди с лицом, как осенний лист. А во сне до утра, пока не пробудится от голоса волхва, перед очами покойники оживают и у их очага грудятся, от могильного хлада отогреваются.
– Дедко, а дедко!
Не слышит старый волхв. Только храпотки и булькает слюна, в трепещущей от храпа, бороде.
А сон еще далее бежит. И сердце в его груди бьется часто и гулко. Сколько исходил дорог, сколько сапог истоптал старый Вран, пока не прибился к их роду.
– Но это, Радко, долго надо идти. От лета до лета иди и не дойдешь. – Бормочет во сне Вран. Сам старик спит, а память все не успокоится. – А путь туда откроется, если встать лицом на полдень и идти, идти, а потом сразу на шуйцу взять. А как доходить, так на одесну принять…
В лес ушел, на той же ноге не воротишься. Заманивает, затягивает он, лес этот. А они в их земле светлые и ласковые. Дубы матерущие темноты и тесноты не выносят. Они простор любят. Не как в тех лесах, что на полночь угрюмой полосой чернеют. От тех лесов даже в ясный день стужей наносит. И от леших должно быть не протолкнуться.
Вот и сейчас присел Радко под дубком, а деревья над головой о чем то перешептываются гулкими голосами. И речь у них, как у дедка Врана, не спешная, уважительная. Каждое слово разобрать можно. Но только не постиг еще Радко их речи так, чтобы без ошибки понимать. А любопытно было бы узнать, о чем толкуют они, какие слухи – вести передают.
И задремал под их мерный говор. Рядом озерцо ленивой волной что – то нашептывает. Над головой птицы гомонят, стараются разговор деревьев перекричать. И совсем забыл, что в рук корзинка под грибы и туесок под ягоды. Хоть и не мужское это дело, грибы – ягоды собирать. Но дед вдогонку
Шумит лес над головой, убаюкивает. Глаза сами закрываются. Не заметил, как и уснул.
А проснулся от того, что предрассветный туман на лицо лег. Под рубаху забрался, босые ноги смочил холодной росой. Выгнул спину, оттолкнулся от земли плечами и прыгнул на ноги, по звериному выгнув спину.
Зря медоеду краюху скормил. Теперь бы она и самому сгодилась. Но и без краюхи не даст лес с голоду пропасть. Ягодку в туес, две в рот. И у грибов ноги мягкие да вкусные. Жевать не надо, сами в брюхо катятся.
– Ку – ку – ку –ку…
Спохватилась, гулена. Прошло время. Раньше надо было.
– Ку – ку…
И сконфузилась. Как бы плохо не подумали.
Белка – векша с дерева на дерево прыгнула.
Хлопотунья!
Летний день год кормит. Натычет, навешает грибов на ветки, насушит впрок. Орешков насобирает, да половину и забудет. А кто – то, кто об один день живет и в другой не заглядывает, найдет зимним днем.
Солнце, божье око, скоро поднимается Уж и трава обсохла. Ягод красным – красно. Грибы заманивают. На толстых ногах из густой травы головы тянут. Знай режь и в корзину клади. Не успел два раза склониться над землей, а корзинка уже с верхом. И туесок с горкой. От ягод пальцы краснехоньки, а им конца – края нет.
А по другому краю поляны мать – бэриха с двумя малышами ходит. Хотя родичи больше малинники любят, но и на полянке полакомиться не прочь. Да и гриб – другой мимо рта не пронесут. Раздолье сейчас зверью. Ни кто с пустым брюхом спать не ложиться, если не ленив.
Заурчал, чтобы не встревожить, не напугать, даже рукой махнул. Де, по здорову тебе быть, мать – бэриха. И деткам твоим. Не объем де, на всех хватит.
Бэриха насторожилась, подняла голову. Крохотные глазки смотрят грозно. Шерсть на загривке вздыбилась. Но разобралась в Радковых словах и успокоилась. Но все же сгрудила лапой потомство в кучу от греха подальше.
Не одни бэры под дубами салом на зиму запасаются. Кабаны – вепри целыми стадами сюда сбегаются. Все клыкастым рылом изроют, ногами истопчут. А языка же никакого не разумеют. Ослепнут от дикой ярости, света белого не взвидят от древней неизбывной ярости, если кто рядом появится. И нет им дела, кто перед ними. Человек ли о двух ногах, бэр ли… Уставит морду клыкастую в землю, взвизгнет… И тут уж одно спасенье, рогатина! А по виду свинья свиньей, какие в земле роются и в городище живут. Только шерстью обросли и клыки отростили.
Зайчишка поперек поляны пробежал безбоязненно. И Радко пожалел, что впопыхах лук с собой не захватил. Другой, не из турьего рога, Из древа клееный и распаренной берестой обмотанный, чтобы от воды, от сырости не портился. Хотя, много ли проку от летнего зверя? Или птицы… Пусть до снега жир нагуливает. Ежик прямо под ногами прокатился. Остановился поодаль и окинул его не довольным взглядом. На колючках гриб…
Выпрямился и, вздохнув, с сожалением окинул взглядом поляну. Грибы – ягоды как стояли, так и стоят. Словно и не было их здесь. Ни его, ни бэров. Про колючего и говорить не стоит. Много ли он унесет на своей спине?