Предназначение
Шрифт:
– Тише ты, не спит. А портков на тебе я не видел. Сама из них вылезла.
Мог бы и не говорить. Если бы не сама, так до сих пор бы не дождалась.
Его руки от ступней потянулись выше. К распухшим. С синими, скрученными в тугие узлы, жилами, голяшкам. И Влада смахнула пот с его лица. Но он и не заметил этого. Ладони палило немилосердным жаром, а он все продолжал водить ладонями по старухиным ногам то едва касаясь их, то с силой сжимая их в ладонях с такой силой, что княжне казалось, еще немного и кости
Княжна сменила уже не одну лучину в светце, бросая в воду огарки, а он все трудился, сдувая пот с лица. Догорала уже четвертая или пятая лучина когда он, облегченно вздохнув, опустил все юбки и упрятал под них порозовевшие ноги. И легко коснулся ладонью лба.
– Просыпайся, матушка.
– А меня так щелкал ладошкой. – Влада обидчиво поджала губы.
– В другой раз и вовсе стукну, чтобы не мешала, не лезла под руку, когда не просят. – Ответил, не оборачиваясь он. И на всякий случай отодвинулся от старухиной руки на безопасное расстояние.
И вовремя. Выпрямилась Копытиха, спустила ноги с лавки и отряхнула юбки.
– Ты что творил со мной, охальник ты этакий? Не успела и глазом повести на твою бесстыжую руку, как ровно раскисла вся. Не рукой пошевелить, не ногой… И слышу, а как мертвая.
– Ты ногой, пошевели, бабушка, вместо того, чтобы браниться. – Улыбнулся он. Ее брань он пропустил мимо ушей, не принимая всерьез. – А лучше попрыгай.
– Ему что в лоб, что по лбу. – Расхохоталась Влада, глядя на старухино потерянное лицо. – Это он еще милостиво. Предупредил.
И подала Копытихе руку, помогая встать. Но та, оттолкнув ее руку, сама сползла с лавки и утвердилась на ногах. Склонила голову на бок, будто прислушиваясь к чему то, Дошла до порога и вернулась обратно.
– Полегчало ли? Или снова начнешь браниться?
Можно было не спрашивать. По глазам было видно, что легче стало ее, изношенным за долгий век, ногам.
– Утром посмотрим. – Не очень любезно ответила она. И скосив глаза на Владу, ехидно спросила. – Все высмотрел? Или для другого раза что оставил?
Пришлось честно признаться.
– Только до коленок добрался. Выше не полез. Княжна рядом, над душой стояла. Все руки отхлестала мне, девичью честь оберегая.
– И поделом тебе. Не лезь под юбку… прилюдно.
Княжна, не выдержав, расхохоталась громко и заливисто, представив руку Радогора под бабкиной юбкой, и без сил повалилась на лавку, давясь от смеха. Бабка, угадав ее мысли, тоже улыбнулась.
– А не все тебе одной, озорница. И другим охота. – Со смехом выговорила она, чем развеселила княжну еще больше.
– От девок – поганок едва увела, так здесь на разлучницу натакалась. – Зашлась в смехе и чуть не скатилась с лавки.
– Открывай рот шире, так и не то еще будет.
И проплыла утицей по скрипучим половицам,
Улыбнулся и Радогор.
– Я тебе травок для ног наставлю. И питье приготовлю. А там и бегом забегаешь.
– Отбегала я уже свое, Радогор. – С тихой грустью, ответила ему Копыьиха. А глазах ее появилась тоска. – Мне бы доползать сколько отпущено.
– Добегаешь, не доползаешь, матушка. Зима не завтра придет. – Его глаза повеселели и он, широко раскинув руки, сказал. – Хорошо у тебя здесь, матушка. Уезжать не хочется.
Потянул княжну за руку и подтолкнул ее к выходу.
– Хороших тебе снов, матушка.
Вран открыл сонные глаза, прислушиваясь к их разговору и перебрался по столу ближе к лавке. Раскрыл крылья, распушив перья и снова закрыл глаза, решив остаться на ночь в избе с бабкой.
Устраиваясь на ночь на просторной копне душистого сена, Влада неожиданно привстала и повернулась к нему всем телом.
– Радо, а ты почему про зиму заговорил?
– Плохо у нее с ногами, Лада. – Не стал лукавить Радогор. – Как ходит и сам не знаю. У нее уже и ступни синеют, пятна черные местами пошли. И кровь по жилам плохо расходится. Застаивается, как вода в забытом колодце.
– А она знает? – Влада спросила, не скрывая жалости к одинокой старухе, и повернулась к избе.
– Ведунья! И не из плохих. Потому и ног мне не хотела показывать, чтобы не жалели. – С грустью произнес он. – Нельзя нам с утра уходить. Сначала боль заговорю, а там и пойдем. Пусть хоть от нее не мается.
И хитро прищурился.
– Не боишься, Ладушка, что лешие со всей округи сбегутся на твою красоту поглядеть?
Охнула, закрылась руками и закрутилась на копне, оглядываясь на темный лес.
– Не увидишь. – Продолжал посмеиваться Радогор. – Стоит коряжина, ветки разбросала, руки, как сучья торчат, и только глаза горят. Высмотрят все, а мне что останется?
Поняла, что шутит и покраснела.
– Радо, а еще волхв! – Застучала кулачками по его груди. И засмущалась. Отвела глаза в сторону. – Все, все твое будет до последнего остаточка. И пусть смотрят, не забоюсь. Я и дольше могу здесь жить. Бабка сказала, что баба пока мужика в бане не перемоет, она и не баба вовсе. А я бы мыла тебя, мыла и водой окатывала…
Наклонилась к самому лицу, заглядывая в глаза.
– Смотри, только глаз не отводи. – Шепчет, так что сердце замирает. – Для тебя одного растила и лелеяла их. Чтобы при одном их виде у тебя дух захватывало. Чтобы сжал ты меня своими руками и не отпускал.
– А лешие?
– Пусть от зависти совсем засохнут. – Решительно заявила она. – Я и завтра не поеду. Уж так мне здесь хорошо, что слов нет. И с ножом ко мне в светлицу ни кто не крадется.
Совсем уж неожиданно закончила она. И сразу губы затряслись.