Предощущенья
Шрифт:
над хлебом, килькой и лучком
уже зиял всего Союза
сверхтектонический разлом.
УРОК
Тротуары дощатые, угольный шлак
на дорогах и запах барака,—
здесь недавно хмурел "Волгострой — Волголаг";
в нашем детстве есть тень от ГУЛАГа...
То ли правду сказать, то ли ложью покрыть
наказуемый друга проступок?
В восемь лет этот выбор не просто свершить,
если Славка
а в разбитом окне, словно ворон, сосед
клювом водит в предчувствьи поживы;
он к тому же ещё и в три звёздочки мент,
6
а у Славки папаша паршивый:
гвоздь его воспитанья — армейский ремень...
Но мне лгать ещё не приходилось:
наползает на щёки пунцовая тень,
Славку жалко... И вдруг, словно милость,
из барака напротив старуха идёт
и менту:"Что ты мучишь детишек?
Сорванцы с Техучастка бежали и вот
всё каменьями да в воробьишек".
Закрывает сосед чёрный клюв за окном;
погрозив Славке пальцем, старуха
убредает в барак свой, стуча посошком;
мы бежим за сарайки, где глухо.
Славка грязные слёзы стирает со щёк,
бьют под майкой костяшками рёбра...
Встретил Славку недавно, он помнит урок:
правду всю говори только добрым.
НАТАШКА
В дни детства всё мне было в радость:
и свист скворца, и шарк шагов,
и лёд черёмухи над садом
под грозным блеском облаков...
Я был наивен, как букашка,
и беззаботен, как цветок,
но одноклассницу Наташку
поцеловал, любя, в висок
и застеснялся,— кто ж не знает
всю глупость мальчиков благих...
Теперь она внучат качает,
понятно, вовсе не моих.
7
Но улыбается при встрече
всей глубиной зелёных глаз
и вспоминаю я тот вечер:
Весну. Скамейку. Третий класс.
ПОХОРОНЫ 1960-ых
Память детства верней, чем любые венчальные кольца;
обручённые с детством, мы с ним проживаем судьбу...
Умирал человек, даже если последний пропойца,
обмывали его, одевали, покоя в гробу.
Если нет своего, то соседи несли пиджачишко,
"скороходы" да брюки и, руки уложив на грудь,
записным женихом, как нарядного в церковь парнишку,
благородно справляли в посмертье решающий путь.
На холстах полотенец подняв над землёй домовину,
три квартала несли за машиной её мужики,
чтоб покойного каждый мог помнящим взглядом окинуть,
чтоб оплакали бабы, простили, крестясь, старики.
И убогий оркестр
да гремучих тарелок, к которым примкнул барабан,
созывал с ним проститься, надув полупьяные губы,
8
так, что дрожью спинной отзывался на звуки и ушлый пацан.
Над Россией шла вонь от сокрытых погостов ГУЛАГа,
от останков солдат, не укрытых в покои могил,
и народ поднимал здесь любого покойника стягом
к той надежде на вечность, которой он божески жил.
Все с ним свято прощались, коль злобе души он не продал,
и за гробом шли близкие женщины в чёрных платках...
Как не гнобь человека, душа обретает свободу
там, где хохотна власть, заменившая веру на страх!..
А теперь всё не так: из подъезда гроб тихо выносят
прямиком в катафалк, где лишь близким возможно сидеть,
словно частное дело — любая душевная осень
и семейное дело — любая телесная смерть.
Год соседа не видишь — что умер, узнаешь случайно...
То ль сочувствий стыдимся, то ль высохли в буднях забот
наши души, и жизни бессмертной сердечную тайну
на валютных дорогах забыл утомлённый народ.
9
1972-ой, 8-ой "А"
Труд экзаменов строгих закончился,
выпускной в восьмилетке у нас:
очень взрослые платья девчоночьи
и парнишьи костюмчики класс.
Новожилов влюбился в Беляеву,
а она от ворот поворот...
Всех на танец её выбирающих
Новожилов сегодня побьёт!
Эх, Беляева Тонька, отличница:
рост, фигурка — сплошная модель,
и на щёчках так ямки колышутся,
словно светом играет капель.
Только мимо идут одноклассники,
паралельщики мимо бочком:
не охота быть битым на празднике —
Новожилом могуч кулаком...
Мне Беляева больше не нравится,
втюрен в Людочку я Халимон;
пусть она не такая красавица,
но глаза, что ночной небосклон:
смотрит нежно, как звёзды в них падают,
глянет зло, словно молнии в них...
Только очень мне сердце не радует
Новожилов, ущербный жених:
ни к чему здесь такое тщеславие,
праздник общий — ведь жизнь впереди.
Приглашаю на танец Беляеву
и веду, прижимая к груди...
Стихла музыка. С минами жалости
паралельщики зрят мне в лицо.
Новожилов идёт, полный ярости,
10
вызывает меня на крыльцо.
Я спускаюсь туда. Он эластиком
кривит губы под бешенством глаз: