Предрассветные боги
Шрифт:
…………
Мара сидела у костра на шкуре, подобрав ноги, и смотрела на нее, не в силах избавиться от ощущения, будто видит все это сегодня впервые. А между тем, вот уже два месяца, как эта женщина приняла на себя все тяготы, связанные с кормлением и заботами о новорожденной Сиде. Богиню смерти до сих пор передергивало, случись ей припомнить, как рожают смертные — теперь даже участие в этом процессе с другой стороны не казалось ей таким же ужасным, как прежде. Нет, в качестве младенца она испытала гораздо меньше негативных эмоций, включая почти животный и плохо контролируемый страх за собственную жизнь. Вот когда она всеми своими печенками, как говаривали люди, осознала все трудности существования в теле женской особи местного вида разумных млекопитающих. И даже предприняла попытку
Мара совершенно не желала этого — в ней и так дожидалась своей очереди умалишенная латия, которой помимо тела предстояло еще создавать и практически новую личность. Терпеливо и основательно исполняя роль богини для людей, Мара абсолютно не рвалась обрести ту же роль и для латий. Бывшие соплеменники, в отличие от ныне существующих, не были благодарными последователями всех без разбора религиозных культов, что не обещало за пренеприятный труд ни обожания, ни трепета, ни преклонений. А уж такая вещь, как оценка проделанного труда существовала даже у бездушных латий. И потому созидание личности второго пилота, не способного сравнить прежнее с новым, а оттого и оценить объемы трудов, не воодушевляло. Сида вдруг припомнила, что ее коллега был пилотом высшего уровня приложения и незадолго до катастрофы стал командиром их субблока надземной разведывательной техники. Что показатели его… Новый приступ гневного раздражения роженицы заставил заткнуться так некстати предавшееся воспоминаниям рождаемое. И обратить свои усилия не только на процесс собственного появления на свет, но и на процедуру излечения больных голов помощниц.
Позже она оценила подвиг этих несчастных женщин и замученной девчонки, едва переживших высокую честь принимать роды у богини смерти. При условии, что сама богиня, и даже обе задействованные в процессе богини постоянно отвлекались и периодически наносили здоровью смертных ощутимый ущерб. При этом, как с уважением констатировали обе латии, пострадавшие всерьез переживали лишь о состоянии своих мучительниц, стойко игнорируя собственные проблемы. Не только Сида, но и давно привыкшая к парадоксальности мышления людей Мара преисполнились к ним весьма ощутимым чувством благодарности. На что крутившийся неподалеку Перунка философски заметил, что число спасенных ими рожениц вполне оправдывает такое отношение аборигенок. А пребывание в местных телах женского пола, по его мнению, начинает тлетворно действовать на сознание здравомыслящих латий, занятых вместо родов, всякой ерундой. И вот тут-то, как это ни странно, Мара впервые смутно ощутила то различие между собой и безопасником, которое было обусловлено именно нахождением в разнополых телах. Впервые на ее памяти индивида, сменившего за весь цикл существования его сознания множество тел-носителей, физические параметры тела оказали непонятное влияние на психику. Ни с того, ни с сего Мара вдруг почувствовала себя женщиной, и преувеличенно сильно захотела нанести Перуну физический ущерб. Причем, используя не энергию, а верхние конечности, вооруженные утяжеляющими их предметами.
…………
— Хайя-а-а-айя-айя-а-а-а…
— Мара, а ты чего, все злишься на Баиру? — подлезла под локоть привычно окаменевшей на своей шкуре богини Лунёк. — Оно ж и понятно: влюбилась в Драговита, — заявила недоучка голосом завзятой колдуньи, топтавшей землю до самых седин. — Я б за ним тоже увязалась, кабы кто дозволил. Отец вон вообще уши грозился оборвать, коли заикнусь. А любовь-то ведь не переспоришь. Верно?
Мара обернулась, и юная нахалка дрогнула, узрев боле схожие с черными камушками глаза богини. Она втянула голову в плечи и попыталась
— Айрул, — тихо покликала богиня. — Окажи мне услугу.
— О чем просит Великая? — столь же тихо вопросила степнячка, что вынырнула из темноты за кругом костра.
Видать, околачивалась где-то поблизости, чем она с прочими дочерями степи полюбили заниматься день и ночь, ровно охраняя покой, да и саму жизнь грозной смерти.
— Прирежь ее.
— Услышала и исполняю, — невозмутимо ответила Айрул, вытягивая меч.
— А чего я сказала-то! — возмущенно завопила Лунёк, дернувшись в сторону прямиком на карачках.
— Не ори, — зашипела ей вслед закончившая кормежку крохи-богини Гуйлай из народа Сул.
— Благодарствую, Айрул, — все так же тихо молвила Мара. — Присядь и отдохни.
— Великая, я…
— А ведь ты поумней иных будешь. Чего ж ты там ползаешь-то по потемкам? Кого стережешь? Иль велел кто? Скажи, будто Тугор, и я превращу его в деревяху.
— И все-то у тебя Тугор виноват, Великая, — прогудело неподалеку.
И вскоре у костра грузно опустился неутомимый надзиратель за обозными делами.
— Не ори, — шикнула на него Гуйлай из народа Сул, с коей Тугор уже более трех месяцев делил семейные тяготы.
Причем, упросил красавицу степнячку не без труда, взяв ее с черноглазым сыном и дочкой, что еще только росла под сердцем матери. Эта-то девочка и делила теперь с богиней материно молоко. И хотя народилась с той день в день, Сида с виду была вдвое старше, как это и принято у небесных жителей. Гуйлай то и дело дивилась на сие чудо, не спуская ее с рук, а родную дочь отдала нянчить в руки соплеменниц. Сида уж не раз молила Мару забрать ее из рук докучливой кормилицы, но ту мало трогали жалобы новорожденной. Она понимала, что с любой другой нянькой дело пойдет тем же чередом. А сама и думать не желала обременять себя беспомощным человечком. Она одарила его собственным телом и полагала, что прочее в руках самой Сиды. Пусть же приучается выживать, как сподобилась некогда сама Мара — это доброе учение, к пользе. Более радиво она блюла, как к иному дитяти — Берегине Леле, не умевшей пока даже сидеть, тянулись со своими нежданными хворобами зрелые мужи с бабами. В дороге-то чего не случается, и новорожденная богиня старалась, как могла, исцелять страждущих, что берегли ее, будто самое дорогое в их жизни. Что дороже жизни собственных детей, или даже собственной души. Вкруг Лели неизменно толклось разом с пяток нянек, но ей это ничуть не докучало, ибо она постигала человечьи повадки с завидным любопытством.
— Сида не спит, Гуйлай, — чуток осерчала Мара на безмерно старательную няньку. — Что уж ты нас совсем-то застращала? Вскоре рядом и дышать-то вольно запретишь.
— Не серчай, Великая, — бесстрастно ответствовала кормилица. — А дитю нужно много спать, дабы сил набираться.
— Только не этому дитю, — рискнул встрять ее муж, коему хотелось поболтать с богиней.
Гуйлай так глянула на дерзкого, что тот мигом утух и взмолился взглядом, обращенным к Маре, дескать, давай смоемся отсюда, покуда я жив.
— Не нашла? — первым делом спросил он о сути своих тревог, едва покинув костер.
Мара не успела ответить, как перед ними вырос Ирбис, подсвеченный соседним костром. Охотник пребывал в полной готовности отправиться за добычей, а где-то неподалеку кучковались и другие мужики, что сбирались с ним.
— Много их там? — сухо спросил Черный лебедь, нарочито не глядя на богиню.
— Одно семейство, — столь же нарочито не заметила его дерзости Мара. — Сам при четырех оленихах. Олень-то матерый.
— Ты всех бери, — посоветовал Тугор. — Нынче олени еще не отъелись после зимы-то.
— А то до тебя я их в глаза не видал, — сухо отмахнулся Ирбис и тут глянул на богиню: — Даже не думай! С собой не возьму — неча там делать. Гаурт там не пройдет. А с твоими птичьими ножками далеко не уйдешь. Ты лишь направь нас туда своим обычаем, а там уж…
— Там неподалеку волки бродят, — насмешливо упредила Мара.
— Соври еще, что их там целая тьма, — усмехнулся и лебедь, чуток облегчив принужденность. — И без тебя, мол, мы их не разгоним. Они там, полагаю, глухи и слепы, коли такой прорвы людей не учуяли. Иль свихнулись все разом, чтоб встрять нам поперек и сдохнуть. Дурака-то из меня не делай. У тебя для того вон куча народа — их и морочь.