Предрассветные боги
Шрифт:
— Так им дале и повозок-то не останется, — напомнил Зван. — Порожняком-то как-нибудь сдюжат. Мы сами верхами не пойдем, ноги потрудим. Менять их в тягле чаще, так и дотянем.
— По любому, повозок больше брать не резон, — решил Драговит. — А себе зерно на прокорм?
— И это счел, — успокоил Тугор. — На себе унесем. Да и соль всю, что возьмем. А сушеные коренья даже детишкам под силу уволочь. Вы вот, вроде, хвастали, будто в горах без мяса не останемся?
— За то не переживай, — разулыбался Ильм. — Божеской милостью голодать не придется.
— Ну, да. Еще б той божьей милостью распри извести. А то у нас, видать, и без того забот мало, — разворчался
— Да, какие там распри? — удивился Капкиай. — Всем понятно, что в одиночку оленям не уйти. Останутся, — махнул он рукой.
— Нет! — вдруг жестко бросил Драговит. — Олени с нами не пойдут. И волки тож. Они свое слово сказали. И я приговариваю: пусть отваливаются на сторону. Тугор, ты там лишний десяток коней сменять хотел? Им отдашь. Пару повозок найдешь?
— Найду, — насупился тот. — Да вот не больно ли ты суров-то? Пропадут же.
— А то не твоя печаль, — ответствовал ему Драговит столь холодно, что не одного мужика по живому продрало.
Всем напомнил славн, кто у него в сестрицах, да кто в племянниках обретается. А он обвел взглядом не то, что всех — почти каждого удостоил. А после и объявил без обиняков:
— Вы тут, гляжу, пообвыклись. Поотмякли душой. Позабывать стали пережитое. Вроде, как было, да сгинуло безвозвратно. И все прочие беды к вам теперь не сунутся. А вам еще сквозь горы продираться с бабами да детишками. Легко ли то, а, Ирбис?
— Сто потов сойдет, — мрачно пообещал горец. — И я тем путем пойду лишь с теми, кем обнадежен. Капкиай, ты мудростью одарен, скажи свое слово.
Сул ответил не сразу. Ну, да его никто и поторапливал, пока степняк щурился куда-то мимо круга вдаль.
— Это мы тут уже почти все свои, — степенно начал он. — Все одинаковы. А придем к чужому народу? Те, что пришли сюда за нами, это не весь народ. С ними мы ладим, но они… люди особые. И с ними нам не жить. А с их народом жить. Как жить? Вот, как себя покажем, так и поладим. И как же мы себя покажем там, коли и тут не ладим? Ты, Тугор, мудрый человек. И ты прав: сурово Драговит приговорил. Но он иначе не может. И я бы не смог. И ты бы не смог, коли бы повел на свою землю столько чужаков. Чужих своему народу, чужих друг другу. Он знать должен, что мы не принесем разлад в его дом. Понятно, что и там будет всякое. Но, мы о том пока не знаем, и надеемся на доброе. А тут мы уж точно знаем, что лада с оленями у нас не будет. А моим людям лад нужен. Им свой дом нужен. Новый сильный Род нужен. Дети нужны, внуки. И под рукой могучих богов славнов они верят в то крепко. Мое слово: пусть уходят. Я о их судьбе думать не хочу. Я о своих людях думаю.
— Это ты, лебедь, верно придумал, со степняка нашего спрос начать, — хмыкнул Небор, едва сул умолк. — Он разом и за себя, и за меня сказал.
— И за меня, — вскинул руку Браниша. — Я в новый Род с кровью на руках входить не шибко-то рвусь. А кровь будет, — сверкнул он глазами на Чедомира.
Тот лишь криво усмехнулся, но лаяться при Драговите не решился — боялся славна, у коего сама смерть в сестрицах. А от полоняников с полуденных копей шагнул в круг невзрачный мужичок-середович с редкой бородкой, острым носом и бесцветными глазами под сожженными бровями.
— Что, Зорун, никак тебя старшим крикнули? — хмыкнул Небор.
— Да, вот уж, — развел руками тот.
— Это дело. Давно пора было. Так чего ты нам скажешь?
— Ничего, — преспокойно отнекался Зорун. — Не мое дело в чужом Роду голос подавать. Я для того Рода еще ничего путного не сотворил, дабы равный голос иметь. И мои мужики в том меня одобрили, ибо не по закону то. Да и не по совести.
— Что
Все время, покуда старшие ватаг решали их судьбу, олени хмуро молчали, сгрудившись самой тесной из всех кучей. И великой радости от того, что вождь решил по-ихнему, не являл собой ни один — даже Чедомир мрачнел на глазах. Да и дюжина волков со своим старшим Воличем недовольно супилась на Драговита с братьями, ровно те что должны им были, да от долга того увильнули. Волич тот, судя по всему, дураком-то не был, и общее неприятие к Чедомиру заметил. Отсюда и сомнения имел, будто на их совместном пути все пройдет ладно. А без лада в этакое дело можно и не встревать — это, как просто взять, да и вернуться в копи своей волей. В одиночку же их хилая ватага и вовсе сроду не доберется до родных домов. Волк вытаращился на Драговита, пытая того взглядом, ровно отыскивая в глазах вожака хоть малую уступку. И многие из мужиков то понимали. Кое-кто даже сочувствовал торопыге, ни с того, ни с сего решившему, будто он сумеет повернуть дело едино к своей пользе. Вроде как вынудит славнов довести его до безопасных пределов. А оно им надо, коли у них на руках столько народа, за судьбу коего они заложились жизнью в чужих землях? Не, тут уж у всех бывших полоняников единый интерес: поскорей покинуть этот проклятый край, где сгинуло бессчетно их родичей.
Опять же, и упрашивать оленей с волками, дабы опамятовались, да назад просились под руку Драговита, никто не торопился. Чедомира было время узнать — не оставалось нынче тех, кто бы мог, положа руку на сердце, подать голос за то, что этот гордец образумится. Коли рассудить по чести, так не у него единого сердце просится вернуться в родные места — у других тоже свербит в душе. Дак и с головой тож посоветоваться не грех: куда ж тащиться в такую даль да на погибель себе и бабам? Боги? Да будут те благословенны уж за то, что пришли сюда, выручили. А уж чего большего у них вымаливать бесполезно. Да и стыдно. Не зря же они явились к славнам, а не к другим каким Родам — видать в том важность большая есть. Видать, тем на роду написано что-то великое свершить, и размениваться на жизни нескольких десятков полоняников, что себе на уме, они не станут. Они вон люд степной иноплеменный под свою руку взять не погнушались, братьями их назвали. А тут ради кучки бодливых родичей под новую беду всех подводить станут? Не бывать этому. И любой, кто не дурак, верный выбор сделает.
— Ну, чего?! Сговорились?! — звонко пропел промеж толкующих мужиков мальчишеский голосок.
— Об чем? — попытался ухватить ушлого бога Тугор, да промахнулся.
Перунка увернулся, доскакал до Драговита и угомонился лишь у него на коленях, втянутый на шкуры богатырской рукой:
— Ты дашь нам пару повозок, дядька Тугор?
— Эт, кому это нам? — не понял тот.
— Так мне с дядьями. Нам на закатных-то землях, чай, многое, что сгодиться может. Путь-то не близкий.
— На каких закатных? — опешил тур.
— Вечно ты все поперек да наискось! — пожурил племянничка Рагвит. — А то без тебя столковаться б не успели.
— Больно долго толкуете, — насупился бог. — А мы уж дней через десяток и выступить могли бы. Вон, как все тает ладно. Скоро, глядишь, и первая трава полезет. Так чего ж попусту тут отираться?
— Угомонись, — деланно сурово остудил торопыгу Драговит, пряча в усах улыбку. — Да, мужики. Тут, вишь, у нас новое заделье появилось: Перун на закат навострился. А мы, понятно, с ним.