Предрассветные боги

Сергеева Александра

— А что Марена? — буркнул Рагвит.

— Так она ж…

— Мы знаем, кто она есть! — отрезал Северко. — Дело говори.

— Мара-то противиться этому походу не станет? — невозмутимо поинтересовался Зорун.

— А ты полагаешь, будто от нее можно что-то скрыть? — выдал всеобщее удивление Парвит.

— Ну, да, — удовлетворенно кивнул Зорун и нарочито уставился себе под ноги.

…………

Сида в животе резко дернулась, и Мара задохнулась, получив увесистый пинок в нервное сплетение брюшной полости. Однако она уже приучила себя не реагировать на подобные неконтролируемые выходки собственного ребенка, будто на преднамеренное нападение, терпя их, как всякое неизбежное зло. Сида попыталась принести свои извинения за причиненные неудобства, но Мара лишь отмахнулась, борясь с проснувшимся раздражением латии. Сида, определив, что оно направлено не против нее, постаралась взять под контроль

свое тело, с интересом изучая эмоции координатора. Ибо богиня смерти анализировала давно ожидаемое последствие принятия на себя некоего божественного облика. Этот Зорун взбесил ее своими мыслями о способности богини смерти воскрешать мертвецов. Хотя координатор не мог не признать: боги, олицетворяющие силы природы и все проявления человеческой жизни, теоретически должны управлять абсолютно всеми процессами. Справившись с раздражением, Мара вынуждена была признать, что претензии этого человека вполне обоснованы с его точки зрения. И если до сих пор никто из людей так упорно не желал просить ее о подобном противоестественном чуде, так только из-за страха перед гневом богов. Потому-то Перуну и пришлось продемонстрировать его, хотя в смерти этого самого Чедомира особой необходимости не было. Тем не менее, ее злило, что пришлось прибегать к подобным конструктивным, но слишком жестким мерам.

Перун привычно проанализировал всю цепочку ее эмоций с рассуждениями и признался, что не видит в произошедшем ничего, что могло бы перевозбудить самого координатора. Нет, он не был сторонником бессмысленного убийства. И к жизни любого разумного относился с привычным ему уважением, как ко всему законно существующему. Но в данном конкретном случае посчитал, что подобная наглядная демонстрация границ между притязаниями людей и намерениями латий поможет в будущем избежать немало проблем. И он был прав: даже неписаные законы должны обладать некоей подтверждающей их карательной системой в той ее форме, которая максимально доступна для осознания слабейшей из сторон. В этом смысле люди представляли собой именно слабейшую сторону, поскольку, в отличии от латий, грань между возможным и невозможным они устанавливали не в силу объективных причин, а по велению души. Их парадоксальность поражала до сих пор: в неосуществленности своих надежд они обвиняли и себя за недостаточно сильное желание, и богов за нежелание дать им требуемое, что самим богам ничего, по их мнению, не стоило. Изменить аборигенов было невозможно, а вот привить им понятие границ в отношениях с богами было и конструктивно, и полезно.

Сида, как полноправный член команды поддержала Перуна, предположив, что выделенная ей божественная роль и ее весьма скоро поставит перед той же проблемой — богиня, переправляющая души в некий загробный мир непременно столкнется с необходимостью отказа. А потому, во избежание неприятностей, она хотела бы действовать в контексте их общей четко сформулированной и непререкаемой программы действий.

…………

— Э, дядька Тугор, а ты не шибко-то мной доволен.

— Тьфу ты! Пропасть! — подскочили и сам тур, и возившийся рядом Волич. — Сколь твердить-то, чтоб не подкрадывался невидимкой? Да не являлся из ниоткуда. Этак ты мне, паршивец, сердце вконец оборвешь.

Грозный бог небесных громов и воинской удали захихикал и утер рассопливившийся нос рукавом.

— А я велел тебе головенку твою непутевую покрывать! — забухтел Тугор и натянул на белые отросшие патлы наголовник парки. — По началу-то весны хвори на себя нацеплять, так это нечего делать. Вот нету у тебя никакой сноровки к человечьему телу, так старших бы слушал.

— Буду слушаться, — легкомысленно пообещал Перунка в сотый раз и тут же позабыл о том: — А маешься ты и вовсе зазря, — тоном умудренного старца возгласил малый пацан и метнул любимый ножичек в жердину коновязи: — Кабы и впрямь сердцем горел с нами на закат идти, так выбором себя не измучил бы. Сам ведь для себя порешил: идти к дядьке Недимиру. Так и ступай себе. Оно понятно, что цепляться за прежнее у людей самое обыкновенное дело. Но ведь ты ж с рассудком-то знаешься, не в пример другим, — метнул бог непонятный взгляд в трудящегося над конской кормушкой Волича.

Волк тот взгляд поймал, но в пререкания не вступил, дабы не нарываться.

— О чем и сказ, — вздохнул Перунка, раскачивая завязший в коновязи ножичек. — Сколько иным не толкуй, а они все на свой лад понимают. И понимания того менять никак не желают. Оттого и бедствуют, в чем никакая сила с храбростью им уже не в подмогу. А знаешь, Тугор, от чего сие?

— И от чего же? — весьма серьезно прислушивался тот к изреченному богом.

— Оттого, что уму помимо силы еще и гибкость немалая потребна, — изрек мальчишка, приноравливаясь к новому броску. — У тебя-то той гибкости в достатке. Оттого ты и выбор верный сделал: на восход идти. Родичей-то на закате еще неизвестно: найдете ли, нет

ли? Да не сгинете ли зазря, пока искать станете. Вот и ведешь ты мужиков своих новой доли искать: путной да верной. Потому как в народе, крепко стоящем на ногах, верней свой Род продолжать. А на пепелище, что сам же ты за собой и оставил, лишь траве расти вольготней. Человеку же то пепелище подняться не поможет.

— А может, и на том пепелище люди все еще бедуют, — не сдержавшись, проворчал Волич.

— Ты глуп! — отрезал Перунка и швырнул ножичек: — И не в моей власти тебе ума добавить. Да и не мое это дело. Сходи на закат, полюбуйся на пустошь, где некогда жил-поживал. Все одно с нами же на восход и вернешься. Тебе, как и прочим иным, собственным лбом приложиться нужно, дабы истину шишкой во лбу почесывать. А ты, дядька Тугор, ту истину издаля видеть сподобился. Вот и ступай избранным путем со спокойной душой. Умножишь свою кровь, да однажды вернешься на свою землю осильневшим Родом. Новым Родом, без этой вашей звериной кликухи. Старейшиной Белого народа славнов вернешься.

— Ой, ли? — недоверчиво теребил бороду Тугор.

— А и сам не успеешь, так дети твои на ту землю ступят. Велика ль важность? Главное, чтоб твоя кровь на твоей земле множилась потомками. Иль не в том наиважнейшая суть жизни?

— Оно, понятно, все так, — полез Тугор чесать в затылке.

— А хочешь, я твоим правнукам о тебе расскажу? — расплылся в улыбке Перунка. — Все, как есть. Каким ты у нас был великим воином и мудрецом изрядным. Как Род свой с трех десятков мужиков возрождал.

— Не позабудешь? За делами-то, — не на шутку встревожился обстоятельный тур.

— Я ничего не забываю, — отмахнулся бог и потопал вызволять из деревяхи нож: — Не умею я забывать-то.

— Ну, и вернусь, — ворчал себе под нос Волич, подымая к кормушке новый мешок под нетерпеливое ржание привязанных поодаль коней. — Не велик труд сбегать на закат и обратно. Мне точно знать надо.

— К чему вернешься-то? — резонно заметил Тугор, присаживаясь на камень, и отер последним слежавшимся снежком лицо: — Пока пробегаешь так-то, деток народить не поспеешь. Это ему, — кивнул он вслед упрыгавшему богу, — лета считать не для чего. А наш с тобой срок короток. А коли он пару десятков лет в дальних землях проваландается? Кем ты вернешься? Стариком беззубым? Так впустую и проживешь? И на родной земле никого не найдешь, и этих своих выживших мужичков бездетными за кромку проводишь. Конец твоему Роду придет, иль не понимаешь?

— Да я уж думал о том, — нехотя признал Волич, покончив с зерном и направившись к изголодавшим коням. — Видать, пару-другую с собой заберу, а остальных на восход к славнам турну. Тут ты прав: наша кровь даром пропасть не должна. От нее вон и так, почитай, ничего не осталось. А верно ли, — внезапно обернулся он, — будто сам Драговит с братьями тож из Рода Волка? Слыхал стороной, а спросить у самого остерегаюсь.

— Правильно остерегаешься, — махнул рукой Тугор и поднялся, утирая мокрое лицо рукавом: — Ныне они о том не поминают. И остальные славны навсегда позабыли. К ним боги вернулись. Нынче они дети божьи, а не звериные. Да и я, по чести сказать, стал позабывать, что туром народился. Нынче и мы с мужиками дети божьи. Тур-то, вишь, не слишком нам помог-то, а боги выручили. Да и надежду дали, что не сгинем. Что дети наши народятся и своих деток под их рукой породят. Я тебе так скажу, брат: уж коли сама смерть об нашей с тобой жизни печется, так негоже нам нос от родичей воротить. Слыхал же: желают наши боги внове собрать весь Белый народ воедино. К своим прямо сейчас вернуться, понятно, заманчиво. Но, я для иного дела жить стану. За ради такого дела, как собраться нам снова в единый народ, жить очень даже хочется. И не былым чем, а тем, что еще предстоит. Мне, вишь ты, перед предками в Светлой Нави ответ держать за Род поруганный. Я себя перед ними еще обелить должен, прежде чем за кромку уходить с чистой совестью. Я пред отцом своим, а паче дедом дурнем слабосильным предстать не могу. У батьки моего рука знаешь, какая была? Как двинет, бывало, по загривку, так зубы в пасти плясать начинали. Но я тогда мальцом был, стыда стоящего и не знал еще. А позориться перед отцом, будучи седовласым мужем — это уж и верный стыд.

— Решено! — хлопнул кулаком в грудь Волич. — Двоих заберу, а прочим велю к славнам уходить. Умком-то я мож и не гибок, да от добрых советов никогда не отмахивался. Слышь, Тугор, давай-ка их к кормушке быстрей тащить! А то ненароком они сами туда явятся прямиком с коновязью отодранной.

Глава 8

Глава 8

Домой

— Хайя-а-а-айя-айя-а-а-а, — тихо и нежно тянула славная женщина, что взялась выкармливать ее…, так получается, что дочь.