Предтеча(Повесть)

Лощилов Игорь

— Еще весной сговор был, люди все известные.

— Скоморохи тоже с вами?

— Нет, что ты? Путем пристали, и все незнакомые. Не наши, видать, московские, а походные скоморохи.

— Ну, удачи тебе в делах, — сказал Матвей и обратился к Василию: — Пойдем на говорку! — Когда они отошли от Щура, Матвей продолжил: — А дело вот какое. Пока скоморохи потеху творили, кто-то тайно подбросил письмо в комнату, где мы с лекарем сидели. Написано вроде для Синего-Пресинего, а прочитать неможно. Подбросил, должно быть, кто-то из обозных, и надобно того человека сыскать.

— Как же сыскать?

— Всю эту щуровскую

артель распотрошить надо. Ищи человека сухого, легкого и ростом невеликого. Я же в монастырь подамся, — Матвей махнул в сторону Андронникова монастыря, — там старцы ученые, всякие письма читывали. Да накажи, чтоб никого за ворота не выпускали, пока не вернусь. И чтоб службу несли с тщанием, а то вон нерадивец, — Матвей указал на стражника у лестницы, — глазел на скоморохов и человека с письмом в покои пропустил, а так негоже…

И было сказано это так быстро, что Василий поначалу всего и не уразумел. Матвей уже мчался к монастырю, а тот в недоумении стоял посреди двора и морщил лоб. «Чего это он тут начирикал: и как артель трясти, и как службу нести… Дожил князь до холопьих указок…» Потом махнул рукой и решил начать сыскное дело. Из всех артельных только трое подходили под описание Матвея: Пронька — сын Щура, Демид Шудеб и Митька Черный. Василий приказал стражникам привести их и стал думать, как учинить расспрос. Почин решил сделать с Демида: нездешний — припугнуть можно и кое-где почесать для острастки.

Демид вошел без опаски, смотрел смело, вроде бы даже с усмешкой. Василию это не поправилось, и он начал прямо:

— Письмо от кого вез?

— Како письмо?

— Ты дурака-то мне не валяй! Говорить будешь?

— Буду.

— От кого письмо?

— Како письмо?

— Дурацкий ответ! — посуровел Василий.

— Так ить каков вопрос…

Василий стал закипать яростью, миг — и она охватит его с головы до ног. Так вспыхивает сухая еловая ветвь: пламя робко лизнет первые бурые иглы, а потом с шумом взовьется ввысь, разом охватив все тысячи ее маленьких поленьев.

— Глумишься, торгаш! — прошептал он. — Над государевым слугой глумишься! — Василий сжал кулаки и шагнул к Демиду.

Тот, однако, не дрогнул, даже голос взвинтил:

— Ты, господин слуга, глазами на меня не зыркай. Мы служим великому князю Юрию Васильевичу, и судить ты нас не можешь. Тем паче что вины за нами нет. Так что зубы расцепи, не ровен час, скорыньи [19] лопнут!

— Я сначала твои проверю! — Василий ткнул ему кулаком и кивнул стражникам: — Всыпать двадцать плетей!

19

Скорыньи — челюсти.

— Ничего, — утерся Демид, — мы стерпим, только отсыпать в твою сторону втрое будем.

Иван Шудеб, увидев, как стражники потащили брата, кинулся со всех ног к хозяйке. Быстро разыскал ее, бросился в ноги:

— Матушка-боярыня, заступись! Брата родного ни за что ни про что на твоем дворе убивают. Мы к тебе с открытой душой, подарков от Юрия Васильевича привезли, нас же, как татей, пытать вздумали! Шудебы — гости торговые, известные и честные, за что же позор принимать?

Алена знала Шудебовых. В прошлом году, когда Иванова брата Юрия свалила (который

уже раз!) сухотная болезнь, они поехали навестить его в Дмитров — небольшой торговый городок на берегу славной речушки Яхромы. (Говорили, что в давние времена подвернула здесь ногу княгиня Долгорукая и охнула: «Ой, я хрома!» С тех пор и стала река Яхрома.) Тогда среди именитых торговых гостей, сделавших им богатые подарки, были и братья Шудебовы, и Юрий Васильевич, указав на них, пошутил: «Вот моя парочка-выручалочка». Видать, нередко в их мошну заглядывал. Припомнила это Алена и тут же послала за Василием и Демидом.

Василий же в это время Митькой Черньш занялся. Робким и боязливым оказался Митька: глаза страхом залиты, губы дрожат, однако ж опять ни в чем не признается. Надоели Василию пустые речи, двинул он Митьке слегка под дых — у того дыхание зашлось, слезы на глазах выступили. Рухнул он на колени: «Не губи, воевода, все расскажу!» Сорвал с головы мурмолку, вспорол подклад, достал и протянул небольшой шелковый лоскут, испещренный какими-то значками. Пока рассматривал Василий непонятные письмена, пришли от боярыни, и пришлось ему прерывать свой расспрос.

— Ты по какому праву гостей моих позоришь? — строго встретила Алена.

— Дело, боярыня, государское, — оглядел присутствующих Василий, — не волен я при всех говорить.

— Мы дел твоих знать не желаем, но государские дела чистыми руками творить надобно. Коли сделаешь что не по пригожу, так и государю твоему бесчестье.

В это время привели Демида, взъерошенного, расхристанного.

— За что это он тебя? — участливо спросила Алена, увидев вспухшее лицо.

— Так и не понял, боярыня, — облизнул разбитые губы Демид. — Все про письмо какое-то пытал, а я ничего ведать не ведаю…

— И в кого ты только уродился, князек? — покачала головой Алена. — Отец твой, Михаил Андреич, кроткий да набожный, мухи не обидит, а ты как наш дворовый петух — девкам моим все ноги исклевал.

— Постой, боярыня! — обиделся Василий. — Негоже тебе насмешки строить. Они вон под торгашеской личиной крамольные письма перевозят и втихаря их подбрасывают. На-кось, погляди. — Он протянул отобранный у Митьки лоскут.

Та повертела его по-всякому и озадаченно спросила:

— Что здесь прописано?

— Пока еще не ведаю, — важно ответил Василий, — но только непременно крамола какая-то, иначе в подкладе не хранили бы…

— Позволь, боярыня, слово сказать, — вмешался Иван Шудеб. — Никакой крамолы тама нет, это обычная грамотка купеческая. Мы, чтобы деньгу свою не трясти по дорогам, сдаем ее менялам, взамен получаем грамотку, а в другом городе сызнова ее на деньгу меняем. Так что когда он эту грамотку взял, то товарища нашего среди бела дня ограбил!

— У кого взял? — грозно спросила Алена.

— У Митьки Черного, — негромко ответил Василий, — но сильно не бил, так, только для испуга.

— Придется мне, видно, в ледник тебя определить, — сказала Алена, — чтоб пылу-жару поубавить, а то всех моих гостей перебьешь.

— Я своему государю верой-правдой служу! — вскричал Василий. — К стремени евонному приставлен, а ты…

— Вот и ходи у стремени, — оборвала Алена, — а в дела, что розмысла требуют, не суйся, не по тебе это! Так и государю скажу. Иди покуда, и боле чтоб не дурил, а то и взаправду в ледник посажу!