Предтеча(Повесть)

Лощилов Игорь

— Почему ты жив, Кадыр, и не раздавлен тяжестью позора?

— Я должен был привезти ответ неверных, повелитель, — смиренно ответил тот, — но теперь, когда ты знаешь его, я готов умереть.

— И правильно сделаешь, ибо в противном случае запятнаешь грязью мое войско. Ты был храбрым воином, Кадыр, и в память о твоей прежней доблести я окажу тебе честь…

Ахмат выхватил саблю у ближнего стражника.

— О повелитель! — возопил Кадыр, увидя занесенный над собой клинок. — Аллах возблагодарит тебя за столь великую мило… — И его голова быстро накатилась по

ковру, сияя восторженными глазами.

Ахмат бросил саблю.

— А этих оставляю вам, — небрежно указал он стражникам на посольских. Потом повернулся к Тураю — Твой тумен должен завтра переправиться на тот берег, а потом идти на Москву, расчищая путь остальному войску.

— А что делать с Алексином? — робко спросил тот.

— Он будет превращен во прах, но это не твоя забота, Турай! Завтра я сам проеду по его пыли, а потом там прогонят табуны и отары — пусть хорошо навозят это место, чтобы оно быстро заросло травой. У травы плохая память, и о городе скоро забудут… — Ахмат повернулся и ушел к себе в шатер.

И сразу же стихло все многотысячное войско, чтобы не мешать покою своего повелителя. Только на дальних окраинах продолжалась работа: пленники занимались обустроем татарского стана и готовили приступишь наряд для осады алексинской крепости.

Несколько человек, среди которых были Матвей и Семен, копали питьевой колодец для мухтасиба и его ближнего окружения. К воде подобрались далеко за полночь и, сморенные тяжкой работой, свалились замертво на краю вырытой ямы. Вскоре, однако, их разбудили ударами плетей — надсмотрщик, отыскав Матвея, приказал ему идти за собой. Его ввели в просторную и богато убранную юрту. Находившийся там мухтасиб с неожиданной проворностью подскочил к Матвею и горько проговорил:

— Быратка болит, помогай мала-мала.

В дальнем конце юрты, откуда неслись протяжные стоны, лежал под толстыми одеялами худой и страшный человек. Тусклое пламя светильника выхватывало из мрака заострившиеся черты его лица. В воздухе висело густое и тяжелое зловоние.

— Быратка болит, — еще более жалобно проговорил мухтасиб. — В Кафа с товар ездил, был зыдаров, как дыва я, — он показал руками, какой толщины был его брат, — сищас тонкий, как ты. Пойдем, гылянь!

Матвей хотел было подойти ближе, но путь ему преградил выступивший из мрака мулла. Он злобно посмотрел на Матвея и гневно сказал мухтасибу:

— Зачем ты хочешь осквернить ложе умирающего прикосновением неверного? Твой брат известен своей праведностью и сможет достойно предстать перед аллахом, если так предначертано им. Мы похороним его по старому обряду, и все мусульмане скажут: «Вот жизнь, достойная подражания, вот смерть, которой не надо страшиться!» Убери отсюда русскую собаку, и да будет великий аллах всемилостив к своим детям!

У мухтасиба горестно опустились плечи. Он подошел к ложу стонавшего больного, взял большой серебряный кувшин и протянул Матвею:

— Принеси вода! Быратка пьет много-много. Што пьет, то из себя льет, весь уж вылился… Ай-ай-ай, што делать?

Когда Матвей вернулся, муллы уже не было. Мухтасиб, опасливо оглядываясь

по сторонам, подвел его к ложу и жалобно прошептал:

— Помоги быратка. Висе дам: золото, кони, женки. Помоги быратка, а?

Матвей посмотрел на больного, тело которого содрогалось от очередного приступа рвоты. Кожа его была сухой, как сморщенный октябрьский лист, на запястьях рук выступили синюшные пятна.

— Эта болезнь смертельна, и я бессилен перед нею, — тихо сказал он.

— Вирешь! Дай сывой дурман, как мине давал. Пусть спит быратка, пока зыдаров не стал.

— То зелье не поможет. Твой брат не доживет до рассвета.

Мухтасиб взвыл и бросился к умирающему. Отчаяние его было удивительным: человек, погрязший во многих грехах и лишенный чувства милосердия даже к друзьям, воплощал сейчас искренние горе и скорбь. Он, должно быть, считал себя причастным к добродетелям своего праведного брата и с его потерей оказывался всецело во власти лжи, жестокости и порока. На какое-то мгновение Матвей даже проникся к нему участием.

— Нужно покориться неизбежности, господин, и позаботиться о живых. Эта болезнь заразная, поэтому тело твоего брата и все его вещи нужно пожечь. Здесь, в юрте, находиться опасно, так что ты поостерегись. И не след пить из одной чаши с больным, — сказал он, заметив, что мухтасиб потянулся к принесенному кувшину.

Мухтасиб пристально посмотрел на Матвея. Неожиданно его круглое лицо стало наливаться кровью.

— Я понял тибя, хитрый урус! — гневно сказал он. — Ты хотел дать мине месть и не сытал делать лишоб мой быратка. Ты хотел замест пошетный похорона пожечь мой быратка, как кизяк. Я висе понял, но так не будет. Ты сам будешь в этот юрта. Ты сам будешь делать лишоб. И если мой быратка помрет, ты… ты… выпьешь висе, што вылилось с него. — Он указал на стоявший у ложа большой медный таз.

Мухтасиб вышел, оставив Матвея под присмотром старого слуги. По тому вниманию, с каким тот следил за каждым движением больного, можно было заключить, что умирающий находится в добрых и заботливых руках. Матвей несколько раз поймал на себе настороженные взгляды слуги, ему даже показалось, что тот хочет заговорить с ним, но он досадливо отвернулся. «С этим народом лучше держать язык за зубами — они любят иначить сказанное», — подумал он, уселся у входа и неожиданно сам для себя задремал. Разбудил его крепкий толчок. Матвей открыл глаза и увидел перед собой Семена. Приведший его слуга о чем-то просил, молитвенно складывая руки.

— Старик просит тебя по-цестному сказать, как плох его хозяин.

— Плох, очень плох! — Матвей поднялся и поглядел на больного. — До утра не дотянет.

Услышав ответ, слуга словно окаменел, его скорбь выдавали лишь наполнившиеся слезами глаза.

— Ишь как переживает! — покачал головой Семен. — Он, говорит, сызмальства к нему приставлен и всю жизнь вместях прожил.

Матвей пожал плечами:

— Скажи, что его хозяину уготован мусульманский рай, а похоронить его собираются со всеми почестями, по старому монгольскому обычаю. Может, это будет ему утешением?