Предвестник
Шрифт:
– Пять пирогов, четыре эля, а мне – вино! – крикнул он среди шума.
Она кивнула и ушла. Когда она вернулась, ее руки были полными. Она опустила
поднос с горячими пирогами, которые они тут же съели, и вручила каждому по кружке.
Горацио дал ей монет, она пропала в толе.
Гостиница бывала и чище, но пироги были отличными. Каэл едва дышал, пока ел.
Когда во рту стало сухо, он потянулся к кружке. От двух глотков горло запылало.
– Давно не пил? –
– Нет, - прохрипел он. – Это ужасно.
Джонатан пожал плечами.
– Ты привыкнешь. Я на этом вырос. Когда у мамы кончилось молоко, она приучила
меня к бутылке! – он выпил остатки напитка и встал. – Я поищу тех, кто пьянее меня, для
карт. Хотите со мной?
Чэни и Клод вскочили на ноги.
– У нас есть дела, - сказал Горацио, кивнув Каэлу. – Но вы идите. Джонатан! Гаррон
не будет за тебя заступаться снова, так что держи себя в руках.
Они ушли, и повар повернулся к Каэлу.
– Я хочу купить твой рецепт курицы, мальчик. Продашь?
Каэл, убежденный, что полюбит эль, проглотил еще немного огненной жидкости. Он
несколько раз кашлянул, а потом ответил:
– Да, он ваш.
– Нет, бесплатно не приму. Я говорил с Гарроном, и мы решили, что это, - он опустил
на стол мешочек, - честная цена.
Мешочек почти рвался от серебра. Он не думал, что видел столько монет в одном
месте.
– Этого много, - сказал Каэл, отодвигая мешочек. – Это просто курица.
Горацио подавился вином.
– Это шедевр! Это начало кулинарной империи, - он огляделся. – Килэй! Помоги ему
включить голову.
Она была у стойки, общалась о чем-то с официанткой. Но, услышав Горацио, она
пошла к ним.
Килэй не приходилось расталкивать толпу, люди пропускали ее. Крики притихли,
смех застрял в горле. Мужчины смотрели на нее пьяными глазами, врезались, потому что
не видели, куда идут. Один отпрянул так, что упал вместе со стулом. Его кружка отлетела,
он выругался, но остальные не обратили на него внимания.
А потом кто-то крикнул, что один из мужчин собирается съесть три пирога за минуту,
и шум вернулся, все поспешили туда, чтобы смотреть.
Килэй словно не видела, какую вызвала реакцию.
– Оживленно здесь, да? – сказала она, сев рядом с Каэлом. – О чем спорите?
Горацио рассказывал ей, а она взвешивала мешочек в руке.
– Это честная цена, - сказала она.
Каэл сомневался, что она понимала.
– Как? Курица стоит всего три медяка.
Она склонила голову.
– Да. Но если Горацио продаст каждую полоску курятины за три медяка, а с каждой
курицы
– Я стану очень богатым, - сказал он.
Она кивнула.
– Он заработает завтра на рынке еще больше, это я тебе обещаю.
Горацио громко пил вино, его щеки покраснели сильнее.
– Если хочешь открыть свой магазин, то прибереги рецепт. Но если нет, то мы можем
разделить прибыль. Так что… согласен на мою цену?
Он даже не думал об этом.
– Хорошо, согласен, - и они пожали руки.
– Отлично! – Горацио вытащил грязный кусок бумаги, перо и склянку чернил из
складок фартука. – Теперь запиши рецепт в подробностях. Ты же умеешь писать? Хорошо.
Я не знаю, как там учат горный народ. А пока ты пишешь, я закажу нам праздничный эль!
Девушка принесла больше кружек. Горацио протянул напиток Килэй, но она вежливо
отказалась.
– Я такое редко пью. Предпочитаю сохранять ясность мысли. Вот, - она вытащила на
стол монету из мешочка Каэла. – Остальное я заберу в свою комнату на ночь. Мы же не
хотим, чтобы тебя обокрали?
Обычно он бы начал возражать, что и сам о себе позаботиться, но этой ночью он не
хотел спорить. Он не знал, почему вдруг стал таким податливым. Он не знал, почему ему
было так легко и радостно. Он сделал еще глоток эля и понял, что на него действовало
веселье в гостинице.
* * *
Вечерокрыл не любил быть запертым в здании. Запах тел людей был таким сильным,
что он задыхался. Шум впивался в его уши, крыша казалась слишком близкой к голове.
Почему люди всегда путешествовали толпой? Было тише и проще, когда они были
одни.
Он смотрел из угла комнаты, прячась в тени. Кружка в его руке была только для того,
чтобы смешаться. Он не подносил ее к губам.
Если бы кто-то трезвый посмотрел на него, то заметил бы что-то странное в
мальчике, следящем за ними. Его штаны были задом наперед, остальная потрепанная
одежда была ему велика. Его ноги были босыми и грязными. Над левой лодыжкой
железные оковы оставили красный след на коже. Но одежда была в нем не самым
странным.
У него была длинная темная челка, чтобы скрывать глаза, но все равно было видно,
что они не человеческие. Бездонные черные зрачки обрамляли желто-карие радужки, он не
моргал. Он ловил каждое движение тел, каждое выражение опухших лиц. Ни одна
родинка, морщинка или шрам не оставались незамеченными.
Он запоминал каждое увиденное лицо. Это была не его память, а данная ему. Во всем