Предвестники табора

Москвин Евгений

(То, что Мишка может увидеть меня первым — нет, этой мысли я избегал, ибо тогда я в любом случае оказывался обезоруженным).

Следующий момент, который я представлял себе — это когда мы уже стоим и держим друг друга за руки; нет, мы не станем разглядывать друг друга, как делают это старики, и все же я обращу внимание на перемены в случайных чертах его лица… …………………

…………………………………………………………………………………………

Я, конечно, способен был представить только прежнее Мишкино лицо.

Но главное — его кудрявая шевелюра.

(Направляясь к выходу из самолета и через ряды кресел следуя за спинами

других пассажиров, я неожиданно улыбнулся — слегка, но с азартом).

Кадры предвкушения все мелькали перед глазами.

Словом, я старался подготовить себя — к встрече, — дабы избежать неловкого смеха, неловкой позы, взгляда — все представляется неловким, когда прошло уже порядочно времени, — в результате стараешься уничтожить всякую церемонность, мысленно представив ее. Но, в то же время, и прекрасно понимаешь — уничтожить невозможно. Чаще всего встреча происходит не так, как ты себе ее представлял, — и в результате, все «приготовительные» мысли теряют значение.

Произошло то, чего я опасался: Мишка увидел меня первым…

Он окликнул меня, когда я, получив обратно паспорт, проходил в зал ожидания; Мишка стоял метрах в десяти, в толпе встречающих по другую сторону железного поручня и принялся радостно размахивать руками (в правой была зажата газета, свернутая в трубочку), а затем скрестил их над головой, точно пародировал сигнальную систему: «Стоп, корабль, остановись!..» — да, что-то именно в таком роде.

Я тоже помахал Мишке, сперва неуверенно, затем…

Мишка кричал мне: «Туда, туда проходи…» — и тыкал газетой куда-то в сторону, и казалось, будто он указывает в ухо старухи, морщинистой и высокой, с нелепо начерниленными волосами, которая стояла метрах в двух от него.

Мы с Мишкой стояли друг против друга; он улыбался мне мягко, добро, светло — как раньше; кудрявая шевелюра осталась прежней.

Квадратный подбородок; и еще я обратил внимание на двойную полукружную морщинку слева от губ — она не разгладилась, когда Мишка на секунду перестал улыбаться. Он все что-то говорил и расспрашивал о писательской деятельности, о тете Даше — как она поживает, — о том, наконец, «как вообще дела обстоят», но я слушал вполуха, и все старался поймать в его взгляде хоть какую-то тревогу или печаль или переживание за наше прошлое, за ту его часть, о которой так или иначе будешь остерегаться говорить, но странно — так ничего и не увидел. Взгляд Мишки был добродушен и абсолютно легок; и, в то же время, остр, резв.

«Господи, а может и впрямь глупо, что я все помню и все снова прокручиваю в голове? Может, естественнее было бы забыть? Нет, как же это… ведь это просто невозможно…»

Я сказал:

— Кажется, мы собирались встретиться возле конвейера.

— Господи, Макс, ну какая теперь разница.

— Никакой, — я слегка улыбнулся.

Выдохнул.

«Да, действительно нет никакой разницы: я увижу их здесь, если они только этого захотят». Более того, я был уверен, что они обязательно появятся.

Предвестники табора.

Все время — с момента эпизода, когда я выглянул из

окна кинотеатра, и до настоящего момента, я боялся произнести про себя эти два слова. Что же случилось теперь? Почему теперь меня забирала только легкая опаска? Потому что встреча с Мишкой запустила меня в прошлое?

Возможно и так.

II

Мне было крайне любопытно узнать, как изменился Мишка за эти десять лет и чем живет теперь, однако я решил не задавать прямых вопросов, — пусть уж лучше рассказывает, о чем ему заблагорассудится.

Но, разумеется, первое, о чем заговорил Мишка, было письмо, которое он отправил мне по электронной почте.

— Не ожидал получить?

Я улыбнулся.

— Конечно, нет.

— Говоришь, рецензировал какие-то фильмы? Я отвлек тебя от работы?

Я отмахнулся.

— Да это так, абсолютная халтура.

— Подрабатываешь, когда писательство перестает приносить доход? — Мишка вдруг выставил руку вперед. — Скоро, скоро я тебе все расскажу. Потерпи чуть. Усядемся где-нибудь, и все расскажу, — Мишка улыбался озорно и подкупающе. (Но это была не паучья ухмылка).

— Так у тебя ко мне какое-то дело? Я так и понял.

— Все, все скоро расскажу… — повторил Мишка.

Он помог мне донести багаж до стоянки, а затем, когда мы уже сидели в такси, сообщил:

— Маша нас не встретит дома — к маме срочно уехала.

Посмотрел на меня и пояснил:

— Маша — моя жена.

Я закивал; Мишка улыбался; потом вдруг посерьезнел.

— У мамы Светы опять давление скачет. Мы боимся как бы не… ну ты понимаешь. Главное, что там не только давление — еще всякие другие симптомы…

Мишка принялся перечислять симптомы, но я не слушал его, а рассматривал высоченную живую изгородь из воскового плюща, которую мы неторопливо проезжали мимо: розовые звезды внутри шершаво-матовых белых цветов, оплывших от настойчивого солнечного света. Возле светофора такси резко замедлило ход, выбив задними колесами клочья дорожной пыли; затем направо, мимо сквера с соснами и кустами можжевельника, отбрасывавшими на рыжую землю четкие взъерошенные на краях тени. Затем въехали на мост, но из-за большой высоты я так и не сумел поймать ни одного ромбика света на водной глади, а угадал близость моря шестым чувством; я смотрел на небо, усеянное горячими, талыми облачками и мне казалось, что в голубых промежутках снуют изумрудные отражения-зайчики.

В середине моста такси снова остановилось, и через боковое окно метрах в десяти, по другую сторону встречной полосы я увидел трех мужчин, ремонтировавших флагштоки, вделанные в ступенчатый постамент, возле самого парапета. Три рекламных флага были приспущены, но изменчивый ветер играл с флагами, стараясь раздуть их, как промокшую парусину, — иногда удавалось; и я слышал охрипшую музыку из круглой колонки радиоприемника, который стоял под средним флагштоком; антенна блестела как леса. Мне пришло в голову, что к ночи музыка, «очистившись», повысится в скорости и сочности, и по мере повышения тональностей, у постамента будут появляться все новые и новые ступени — вверх, вверх, — флагштоки, достигнув неба, миксируют его в темный водоворот, и звезды, потухнув и превратившись в сизую плевру, замешаются тонкими млечными спиралями…