Предзнаменование
Шрифт:
Это имя явно произвело впечатление, но не настолько, чтобы рассеять сомнения францисканца.
— Вы не похожи на монаха, — заметил он.
— Да, я не монах, но отнеситесь ко мне так, как если бы я им был. Прошу вас, доложите отцу настоятелю. Ему я объясню, кто я и почему вы должны мне помочь.
— Я уже сказал вам, он спит. Вот если бы вы пришли через час…
И тут Молинаса посетила удачная идея. Он застонал и повалился на землю, словно потеряв сознание. Падение было весьма чувствительно, но он не обратил внимания на боль.
— О господи!
До ушей Молинаса донеслось звяканье засовов. Оставалось только ждать. Воспользовавшись затянувшейся паузой, он нашарил под плащом кинжал и отбросил его подальше от себя вместе с ножнами. Шпаги он не нащупал, но затем вспомнил, что оставил ее в лачуге, где пережидал эпидемию. Тем лучше. Он закрыл глаза, пытаясь, несмотря на боль, почувствовать хоть небольшое облегчение, соприкасаясь с прохладой мостовой.
Прошло довольно много времени, прежде чем засов снова загремел. Молинас плотнее закрыл глаза, стараясь не шевелиться. Молодой голос произнес:
— Вот он. Он весь в крови, словно на него напали бандиты. Я не мог не предупредить вас.
— И хорошо сделал, — ответил кто-то простуженным голосом. — Ты уверен, что это не зачумленный?
— На первый взгляд — вроде бы нет. Мне показалось, он ранен и весь в синяках.
— Я не спрашиваю, что тебе показалось. Осмотри его.
Приказ, похоже, не вызвал у молодого монаха особого энтузиазма. Прошло несколько мгновений, прежде чем Молинас ощутил на себе прикосновение осторожных, дрожащих пальцев. Ему заглянули под плащ, расстегнули кожаный жилет и рубашку.
После короткого осмотра молодой голос констатировал:
— Бубонов под мышками нет.
— Его лихорадит?
— Нет, не сказал бы. Но он весь избит, и одежда в крови.
— Ладно, позови кого-нибудь и отнесите его в келью. Там разденете и перевяжете. Если придет в себя, позовете.
Прошло еще какое-то время, и Молинас услышал возбужденные голоса и шум шагов. Когда его подняли, боль вернулась с удвоенной силой и он еле удержался, чтобы не закричать. По счастью, сила воли вновь обрела прежнюю крепость, и он молча повис на сильных руках монахов.
Пока его несли по длинным коридорам, до него долетали обрывки тихого, сквозь зубы, разговора:
— Втащить в обитель неизвестно кого, и это когда в городе чума! У отца настоятеля, видно, отшибло последние остатки мозгов.
— Кажется, этот тип знаком с епископом Магелонским.
— Еще того не легче. Мы принимаем у себя непонятно кого только потому, что он знает епископа. А если у него чума?
— Да нет, на чуму не похоже. Он хоть и потерял много крови, но не такой бледный, как чумные.
— Это-то верно, но как мы будем его лечить? Брат лекарь умер, а хирург-цирюльник еще кто знает когда придет.
— Ну, поверхностными ранами займутся служанки.
— Это было бы идеально, но вряд ли отец настоятель захочет, чтобы кто-то узнал, что мы держим у себя женщин.
— Все монастыри
— А кстати, тебе доводилось быть с Магдаленой? Это такая рыжая, с маленькой грудью. Под юбкой у нее сущий вулкан. И зад просто точеный.
— Магдалена? Это что, новенькая? А мне плевать, что грудь маленькая, лишь бы соски торчали…
Дальнейшее Молинасу расслышать не удалось. Его опустили на соломенную подстилку, и острая боль снова парализовала все тело. Он попытался вытянуться, но стало только хуже. Тогда он свернулся, как ребенок, и стал ждать, что будет дальше.
Монахи, тащившие его, ушли. Молинас открыл глаза и огляделся. Он находился в пустой, выбеленной известью келье. Единственной мебелью был комод, на котором стояла масляная лампа. Стены с проступавшими пятнами сырости сходились кверху, единственное окно без решетки закрывал прочный ставень.
В коридоре раздались и. Молинас решил, что хватит изображать обморок, и с любопытством взглянул на входившего человека. Это был высокий худой францисканец, на вид лет шестидесяти, с короткой и жесткой седой бородкой; из-под густых бровей глядели синие глаза. Судя по цвету кожи, розовому, несмотря на возраст, с легким кирпичным оттенком, можно было предположить, что он саксонец или, скорее, норманн.
Человек, за которым двигался слуга со свечой, подошел к Молинасу, не выказывая никакого расположения.
— Рад, что вы пришли в себя, — сказал он холодно. — Я настоятель монастыря отец Генрих. Теперь можете сказать, кто вы.
Врать было бесполезно.
— Мое имя Диего Доминго Молинас. Я фамильо на службе святой инквизиции Испании, нахожусь в непосредственном подчинении у Великого инквизитора кардинала Манрике.
Отец настоятель поморщился:
— Готов вам поверить, но скажите, кто же вас так отделал?
— Я скажу, если мы останемся наедине.
Отец настоятель махнул рукой слуге:
— Можешь идти. И забери с собой свечу. Здесь достаточно света.
Тот подчинился без разговоров. Едва он вышел, францисканец наклонился над подстилкой:
— Итак? Я жду вразумительного ответа.
Молинас чуть приподнялся, сдержав стон, и взглянул на францисканца:
— Я веду расследование, касающееся магических практик так называемых обращенных евреев. Это те, кого мы называем conversos, [13] а вы — неофитами или marrani [14]
13
Обращенными. (исп)
14
Вероломными. (ит)