Предзнаменование

Эванджелисти Валерио

— Встань оттуда! — грубо приказал Молинас. — Я не желаю, чтобы в моей постели завелись блохи.

Многие месяцы унижений, подчас обидных, а подчас и жестоких, сделали Магдалену нечувствительной к выходкам испанца. Она встала и уселась на скамейку возле маленького бюро — единственного ценного предмета в скудном убранстве кельи. Она дружелюбно улыбнулась, но достаточно было одного взгляда Молинаса, чтобы улыбка погасла.

Испанец, тяжко застонав, опустился на ложе и остался сидеть на краю, подняв кверху внезапно осунувшееся лицо. Он достал письмо.

— Я должен вернуться в Испанию,

а потом, наверное, поеду на Сицилию. Еду сегодня же. — Он дождался того момента, когда в глазах девушки зажегся лучик надежды, и продолжал: — Не строй себе иллюзий, шлюшка. Я буду следить за тобой даже издалека. Епископ в курсе, что ты была францисканской подстилкой. И он заинтересован в том, чтобы ты исчезла. Если бы я не воспрепятствовал, он бы давно выдал тебя тулузской инквизиции как еретичку или как вступившую в сговор с демонами. У тебя волосы цвета адского пламени, и это знак. То, что ты вводила в искушение братьев, известных своей святостью, доказано. Доказано также, что ты якшаешься с заподозренным в колдовстве. Если в ближайшее время я не получу от тебя отчетов, я перестану тебя поддерживать, и епископ получит возможность делать с тобой все, что угодно.

Молинас предпочел бы, чтобы Магдалена ударилась в слезы, как она и поступала поначалу, став пешкой в этой жестокой игре. У нее же, напротив, как и всегда в последнее время, появились лишь две маленькие слезинки в углах синих глаз. И это раздражало гораздо больше, чем открытый протест. Безудержный плач означал покаяние, но сдерживаемые слезы говорили об упорствовании в грехе.

Магдалена сглотнула, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

— Вы сами хотели, чтобы я вошла в сношение с этим колдуном.

— А что, раньше ты была девственна? Женщина, которая отвергает защиту брака, всегда открыта для греха. Но теперь-то ты, хоть и поступаешь дурно, обеспечила себе хороший конец. У твоей души появилась надежда. — Молинас передернул плечами: ему были скучны такие разговоры, да он и не считал нужным что-либо объяснять. — Итак, перейдем к делу. Чем занимался Нотрдам в этот период?

Довольная тем, что разговор поменял русло, Магдалена неопределенно махнула рукой:

— Да ничем особенным не занимался. Готовился к защите, корпел над книгами, писал. Он сейчас переводит с латыни книгу этого знаменитого медика, Галена. Иногда отправлялся за травами или за мармеладом, до которого падок.

— Он видится с твоей соперницей?

— С Жюмель? Нет, ему хватает меня. Кроме того, после отъезда Рабле Мишель редко бывает в «Ла Зохе».

Молинас заметил, что к девушке начала возвращаться уверенность. Он решил какое-то время не нарушать это шаткое душевное равновесие, понимая, что без него из девушки будет трудно вытянуть необходимые сведения.

— И как ты его находишь? Как он себя ведет?

Магдалена поморщилась.

— Не злобится, по крайней мере, со мной. Хотя слишком тщеславен. И все время старается быть в центре внимания. При всем моем невежестве я это понимаю.

— Ты говоришь так, словно любишь его, — заметил Молинас, оскалившись в гримасе, которая с натяжкой могла сойти за улыбку.

Магдалена развела руками:

— Он начинает мне нравиться, но сам он, похоже, любит только себя. Я живу с ним только по вашему

приказу.

— Посмотрел бы я на тебя, если бы отказалась. — Молинас спросил себя, не пора ли проучить дерзкую девчонку, но решил подождать. — Перейдем к тому, что меня очень интересует. Что он рассказывал тебе о своей семье?

Магдалена помедлила, словно боясь разозлить своего мучителя. Потом решилась и пробормотала:

— Он почти никогда о них не говорил. Я пробовала спрашивать, но он не отвечал. Его друзья говорили, что он еврей и что его предки жили в районе Арля, Карпентра, Авиньона и Сен-Реми.

— У них есть даже свой герб с надписью «Soli Deo». [21]

— Думаю, герб придумал его отец, чтобы все поскорее забыли о его происхождении и считали знатным. Может, Мишель и обошелся бы без этих выдумок, но он к ним привык. К тому же его младший брат Жан одержим той же манией величия.

21

Soli Deo (лат.) — девиз на гербе. Можно перевести как Богу Единому или Богу Солнца. (Прим. перев.)

— Тебе известно, что у них в семье был астролог по имени Жан де Сен-Реми?

— Да, по материнской линии. Но человек, посвятивший Мишеля в таинства магии, звался другим именем: Ульрих.

Молинас вздрогнул.

— Случаем, не Ульрих из Майнца?

— Что-то в этом роде. Мишель о нем не говорит, но часто видит во сне. Он мечется на постели и повторяет это имя. А иногда, если ему снится кошмар про Ульриха, он вскакивает и кричит. Но говорить о нем отказывается.

— Если кричит, на то есть причина. Ты не догадываешься какая?

— Я думаю, у Мишеля с Ульрихом связано ощущение боли. Я имею в виду боль физическую. Он все время трясет правой рукой, словно от боли. Поверьте, больше я ничего не могу рассказать.

Молинас отметил про себя это ценное сведение, но его сейчас занимало совсем другое. Магдалена говорила изящно и складно, да еще с той свободой, которая не пристала ее полу и положению. Она выказывала даже некоторую сообразительность. Совершенно ясно, что в ее разум вселился бес, и скорее всего не один. Ему вдруг захотелось смять и исцарапать это хорошенькое личико, но он сдержался, вспомнив, что выбрал ее именно потому, что она умела читать и писать, а это было так необычно для женщины. Рано или поздно он все равно ее примерно накажет, но пока хочешь, не хочешь, а придется терпеть и пользоваться ее сведениями.

— Ты наверняка утаила от меня правду, шлюха. Но я не стану тебя упрекать — я слишком добрый христианин. Я предпочту поверить, что ты действительно ничего не знаешь. А теперь посмотрим, справилась ли ты с заданием, которое я тебе доверил. Ты переписала названия тех книг, что прячет Нотрдам?

— Да, вот они.

Магдалена пошарила за корсажем и вытащила листок бумаги.

Ее жест смутил Молинаса. Он впервые заметил, что ее груди начали наливаться зрелой полнотой. Он не отвел взгляда от этой бесстыдной женственности, но направил мысль в другую сторону и сухо заметил: