Предзнаменование
Шрифт:
Однако отказаться от девушки Мишель был не в силах. И дело было не только в ласках, которыми она отвечала на любое его желание. Если Мишелю приходила в голову необычная мысль, которую он не мог высказать публично, опасаясь доноса, он всегда находил в Магдалене внимательного и благодарного слушателя. Широко распахнутые синие глаза всегда служили зеркалом его интересов, и он беспрепятственно мог поведать им о чудесах астрологии, о совпадениях планет, о самых запутанных тайнах оккультной философии — то есть практически обо всем, что роилось в его голове по прочтении книг со странными названиями, которые мало кто рискнул бы хранить дома. Магдалена заменяла ему аудиторию, в которой он
Мысль о книгах, как молния, высветила в его мозгу образ Ульриха из Майнца. Это было подобно прикосновению к раскаленному железу. К счастью, со временем он научился притуплять воспоминание о той ночи в крипте, поначалу темной, а потом освещенной стеной огня. Глубоко дыша, он успокоил сильно забившееся сердце. Рано или поздно он вычеркнет из памяти этот кошмар…
Мишель подошел к университету как раз в ту минуту, когда зазвонил колокол к началу лекций. Было время малого завтрака, и преподаватели на жалованье уступали кафедры бакалаврам. В тот день, насколько он помнил, была очередь Гийома Рондле. Он очень удивился, увидев, что приятель, в обычном студенческом одеянии, запыхавшись, бежит ему навстречу.
— Мишель, черт тебя подери, ты что, забыл, что сегодня твоя лекция?
— Ты шутишь? — спросил изумленный Мишель. — Сегодня твоя!
— Да нет же! Моя завтра! Быстро беги переодевайся, у тебя еще есть время!
Мишель не заставил друга повторять себе дважды и помчался в швейцарскую, где его гневными жестами встретил немой и хромой церковный сторож. Он быстро накинул на плечи студента кармазинную мантию, чем тот и ограничился, не успев поменять свою одежду на черную тунику, которую ему совал сторож. Естественно, квадратную шапочку с красным помпоном Мишель забыл в шкафу.
Когда он вошел в аудиторию, колокол уже перестал звонить и студенты сидели, переговариваясь. Нотрдам поднялся на кафедру, едва не растянувшись на соломе, в большом количестве рассыпанной на ступеньках. Сторож клал ее на пол, чтобы сохранить тепло, но то, что было кстати зимой, очень мешало летом. Однако последнего времена года интересовали мало, ибо весь его скудный доход составляла как раз торговля соломой.
Добравшись наконец до верха кафедры, Мишель оглядел аудиторию. Шум слегка стих. «Желторотые» знали его только в лицо и развлекались тем, что корчили рожи и болтали. К счастью, в партере сидели бакалавры. Мишель увидел, как Антуан Сапорта поднялся и отвесил самым неуемным новичкам пару оплеух. Даже Жан Педрие призывал к тишине. Мало-помалу аудитория стихла.
И тут начались настоящие трудности. Мишель не был готов к лекции. По обычаю преподаватель должен был первые полчаса читать по-латыни медицинский текст, а следующие полчаса его комментировать, тоже по-латыни, но у Мишеля с собой не было ни одной книги. Он вздохнул, свесился с подиума и начал, стараясь побороть панику:
— Считается, что между медициной и астрологией нет никакой связи. Но мы знаем, что определенные небесные знаки соотносятся с пагубными событиями на земле. Дело в том, чтобы понять, каково это соотношение.
Студенты снова зашумели. Особенно протестовали испанцы и итальянцы, привыкшие к латинскому языку. В провансальском наречии, на котором начал лекцию Мишель, они не понимали ни слова.
Один из них закричал: «Парацельс!», явно намекая на лекцию в Базельском университете, которую знаменитый Теофраст Бомбаст [24] начал не на латыни, а по-немецки. Событие это, случившееся почти четыре года назад, стало легендой среди всех европейских студентов. Однако подобное сравнение вовсе не было комплиментом: лютеранин Парацельс
24
Парацельс — псевдоним, принятый знаменитым врачом и естествоиспытателем эпохи Возрождения Филиппом Ауреолом Теофрастом Бомбастом фон Гогенгеймом. (Прим. ред.)
Мишель проглотил набежавшую слюну. Он заговорил по-провансальски не намеренно, а от волнения и теперь не мог с собой совладать.
— Не придавайте значения тому, на каком языке я говорю. Старайтесь понять смысл, — твердо произнес он, стараясь показать, что уверен в себе. — Гален много рассуждал о связях между конфигурацией звезд и болезнями. Гиппократ тоже. Но с тех пор медицинская наука и наука о звездах разошлись в разные стороны. Мы изучаем болезни, поражающие человечество, и не отдаем себе отчета в том, что человек — это микрокосмос, отражающий макрокосмос. Мы анализируем тела, не принимая в расчет, что в них содержится душа, а эта душа является частицей вселенской души, гипотезу о существовании которой высказывали греки, арабы и итальянцы. Мы отвыкли вопрошать небо, а ведь оно — отражение души. — Мишель воодушевился. — И знаете, к каким результатам это привело? А к таким, что никто из вас не знает, какое чудо должно произойти нынче ночью, а если и знает, то не может выявить связь этого явления с эпидемиями, что мучают наш добрый провансальский народ.
Партер явно растерялся. Четверо доминиканских монахов встали и демонстративно удалились с оскорбленным видом. Мишель понял, что времени у него в обрез.
— Студенты, коллеги, магистры! — прокричал он. — Естественная магия — это не чертовщина, как утверждают фанатики, а инструмент познания, абсолютно не противоречащий христианству! Это инструмент познания для тех, кто избрал для себя путь помощи ближнему из любви, инстинктивно понимая, что именно тонкая субстанция любви объединяет вселенную. Взгляните сегодня ночью на небо! Взгляните и подумайте над тем, что увидите! Это будет отражение жизни всех существ, наделенных чувствами! Отражение будет ясным, если мы спокойны и здоровы, либо размытым и пугающим, если в нашем мире распространились болезни. Если вам станет страшно, повторяйте себе: «Я врач. Я тот, кто умеет предвидеть опасности и пользуется своими знаниями, чтобы опередить смерть».
Драматическим жестом, подготовленным заранее, Мишель сбросил мантию, и она упала к его ногам. Потом сошел с кафедры с торжественным и мрачным видом, словно преподнес драгоценный дар черни, не способной этот дар осмыслить. На лице его была маска равнодушия, но сердце бешено колотилось.
Воцарилось долгое молчание, потом Антуан Ромье поднялся с места и зааплодировал. Многие студенты обернулись, чтобы посмотреть, кто этот безумец. Убедившись, что это профессор, они тоже вскочили и начали хлопать. Даже скептики почувствовали, что надо делать как все, и принялись бить в ладоши с удвоенным энтузиазмом. Мишель достиг выхода под оглушительную овацию.
У двери ему попался на глаза очень серьезный Гийом Рондле.
— А если нынче ночью ничего не произойдет?
Мишель пожал плечами.
— В этом случае я рискую репутацией. Но то, что я предсказал, должно случиться.
— О чем идет речь? Мне-то ты можешь сказать?
— О хвостатой звезде. Знаешь, что это такое?
— Знаю. — Рондле развел руками и посторонился. — Надеюсь, что ты окажешься прав.
— Я всегда прав, — отрезал Мишель и вышел на улицу, залитую лучами недавно взошедшего, но уже жаркого солнца.