Предзнаменование
Шрифт:
— Где это слыхано, чтобы женщина так рассуждала! — заорал Мишель. Маленький Рене проснулся и захныкал. — Я изо всех сил старался наставить вас на путь праведной жизни! Я мазью из бычьей желчи вывел вам веснушки, чтобы вы выглядели как настоящая дама. Чтобы заставить вас родить, я вынужден был вас изнасиловать. В конце концов, я начинаю думать, что вы ведьма и по справедливости заслуживаете костра!
— Забавное обвинение в устах того, кто поит зельем жену Скалигера, чтобы заставить ее пророчествовать, и занимается фильтрацией мышиной крови.
Обвинение было настолько серьезным, что Магдалена, видимо, поняв, что переборщила, опустила голову и взяла на руки Рене. Погладив его по голове, она постаралась утешить его,
У Мишеля перехватило дыхание.
— Шантаж! — просипел он потрясенно. — Вы пытаетесь меня шантажировать! И это после всего, что я для вас сделал!
— Из всего, что вы для меня сделали, я помню только тошнотворную мазь, при помощи которой вы пытались выбелить мне кожу, и побои. Я не хочу больше рожать вам детей! Если это вас бесчестит, можете меня убить. Думаю, вы на это способны.
Мишель пошатнулся и поднес руку ко лбу, но пальцы наткнулись на квадратную шапочку с красным помпоном. Он отшвырнул ее в сторону.
— Послушайте, — порывисто выдохнул он, — я хочу сказать вам одну вещь, которую никогда больше не повторю. Если вы и страдали, то представить себе не можете, сколько страдал я! — Он замолчал, потому что вдруг почувствовал странную влагу в углах глаз. Слезы? Он вытер глаза манжетой. Даже в миг наивысшей откровенности он не мог и не хотел позволить себе слабину. — Очень тяжело быть выходцем из еврейской семьи, пусть и принявшей христианство. И делать вид, что ничего не происходит, когда на твоих глазах унижают, избивают и убивают твоих соплеменников. И все это — при всеобщем одобрении. Видеть, как из стариков делают шутов, надевают на них дурацкие колпаки, как какой-нибудь мальчишка насильно бреет их на потеху своим приятелям! Та самая респектабельность, которую вы так поносите, становится единственным путем к спасению. Мало принять христианство: вся Испания пылает от костров, на которых жгут выкрестов. Надо пробить себе дорогу в науке или в коммерции, потому что все другие пути закрыты. Надо вести безупречную жизнь, чтобы не дать повода для пересудов. И еще надо выдумать себе знатных предков, нарисовать герб и добиться утверждения несуществующего генеалогического древа. Можете вы все это понять?!
Глаза Магдалены смотрели чуть мягче, но в них не было настоящего сочувствия. Мишелю стало не по себе. Слова же, которые он услышал, были для него просто непостижимы.
— Мишель, я всю жизнь прожила в унижении, и в этом мы близки. Быть женщиной без покровителей и знатной родни означает все время подвергаться произволу. Я не стану вдаваться в подробности: вы все равно не поймете. Но вот что я вам скажу: если явятся те самые ландскнехты, о которых вы говорили с месье Саразеном, кто будет больше бояться — вы или я? Подумайте об этом, и вы сразу поймете, что значит быть женщиной в этом жестоком мире. — В голосе Магдалены на миг появилась нотка нежности. — Ведь и вы знаете притчу о еврее и еврейке, что блуждают по свету, чтобы однажды встретиться и вместе принять искупление? Может, мы с вами на них похожи.
Магдалена совершила огромную ошибку: не надо было ей упоминать старинный еврейский миф. Мишель не выносил, если хоть что-нибудь отдавало иудаикой. Рука его потянулась к ремню, но застыла. Ему не хотелось сейчас бить жену, да это и было бесполезно. Он выпятил грудь и сказал:
— Я добиваюсь только одного — почтения. Не того дутого и чванливого, что отличает знать, но настоящей, солидной респектабельности серьезных и трудолюбивых буржуа. Ни вы и никто другой не сможет мне в этом помешать. И если будет надо, я разведусь с вами и выгоню вас вон из дома вместе с детенышами.
Магдалена не отреагировала, только крепче прижала к себе правой рукой Рене, а левой спящую Присциллу. Мишель заметил ее движение и решил, что ему удалось, наконец, ее напугать. Он воспользовался моментом, чтобы задать вопрос, который вертелся на языке:
— Почему вы спросили Саразена,
— Никого, я спросила просто так, — ответила Магдалена. И вдруг смиренно добавила, повинуясь безотчетному импульсу: — Вы же знаете, что мы, женщины, подчиняемся луне и часто говорим что попало. Вы сами всегда были противником слишком ароматных напитков, которые тревожат наше лоно и побуждают нас фантазировать. Не ищите других причин, кроме простого женского бреда.
Мишель затрясся от ярости и с трудом удержался от желания своими руками задушить женщину, посмевшую над ним насмехаться.
— Вы за это заплатите! — сдавленно взвизгнул он. — О, вы заплатите! И не воображайте, что вам удастся от меня что-нибудь скрыть. От меня ничего не скроешь!
Он выскочил из комнаты, не заметив, что, едва он повернулся спиной, Магдалена наконец, дала волю слезам. Мишель был в состоянии лихорадочного возбуждения, тело плохо его слушалось. Он бросился наверх, спотыкаясь на ступеньках, проскочил спальню и влетел в маленькую потайную комнату. Оттуда вела приставная лестница на чердак. Пальцы тряслись, и он боялся сорваться, но с Божьей помощью вскарабкался. Освещенный единственным канделябром чердак помимо книг был заставлен чашами, колбами и мензурками. Мишель отодвинул тяжелый компас и схватил склянку с диародоном, порошком из красных роз, к которому добавил листья и рыльца heratium pilosella — ястребиной травы.
Было трудно удерживать дрожь в руках, и склянка дребезжала, пока он отсыпал из нее немного порошка в чашку и отливал из бутыли несколько капель настоя белены. Следовало бы все это перемешать, но у него не хватило терпения. Он влил в себя содержимое чашки и упал в кресло, обитое выцветшим бархатом.
После долгих экспериментов на Одиетте, произведенных под видом лечения от эпилепсии, он впервые пробовал напиток на себе. Он не стремился достичь Абразакса. Если верить зловещему Ульриху из Майнца, который передал ему рецепт зелья в конце той страшной ночи в Бордо, Абразакса достигали лишь те, кто был к этому предрасположен. Одно он знал наверняка: ему предстоит страшный опыт. Он начал мысленно считать, стараясь вызвать зрительный образ каждого числа: 1,2, 100, 1, 200, 1,60…
Появился первый симптом: обильное слюнотечение. Не в силах с ним справиться, Мишель открыл рот, чтобы вдохнуть, и слюна побежала по подбородку. Неистовые судороги, сначала редкие, потом все чаще и чаще, сотрясали его тело. Правая нога резко выпрямилась, сбросив туфлю, и ступня начала дергаться, словно ее то стягивали веревкой, то отпускали.
Потом стала дугой выгибаться спина. Мишель съехал с кресла, и оно свалилось на него. Он метался по полу, безуспешно пытаясь встать. Пальцы скрючило, как сухие ветки. Голову сдавила невыносимая боль, но через мгновение она прекратилась. В глазах помутилось, но сознание его не покинуло. Казалось, он сейчас вывернется наизнанку, ослепнет и умрет.
Однако, вопреки его ожиданиям, его охватило все возраставшее чувство полного блаженства. Зрение вернулось, но он видел только свет, ограниченный тонкими линиями тени. Эти линии переплетались, обозначая края видимого пространства. Потом они сплелись в круг, и Мишель словно заглянул в светящуюся трубу. Свет постепенно ослабевал, и он увидел кусочек звездного неба.
Потрясенный до глубины души, Нотрдам заметил летучих мышей, снующих на фоне звезд. Странные явления происходили на расстояниях, которые он не в силах был определить. С бешеной скоростью вертелись кровавые солнца, звездные рои закручивались в спирали, лениво проплывали туманности, взрываясь в пустоте. Какое-то нелепое, растекшееся во мраке существо жарко и неистово нашептывало ему непонятные слова, и этот несвязный сладострастный лепет словно растворил образ звездного неба и превратил его в привычную картину.