Предзнаменование
Шрифт:
Когда Диего Доминго Молинас узнал от Скалигера о том, что в городе объявлен карантин, он стал взвешивать все «за» и «против» такой ситуации.
— Ведь выехать можно? — озабоченно спросил он.
— Конечно, выехать можно, по крайней мере пока. Но тот, кто уедет, вернуться уже не сможет.
Молинас обдумал новость. Он уже с месяц гостил у Скалигера, а в Аген регулярно наведывался в течение двух лет. Обычно он останавливался у кардинала делла Ровере, однако тот предпочел уехать из города после оккупации Прованса.
— Вы полагаете, что нынче Нотрдам нанесет вам визит? — спросил испанец.
Скалигер поморщился.
— Думаю, да, но это будет один из последних визитов. Я благодарен ему за то, что он своими настоями исцелил от эпилепсии мою жену. Однако я не выношу его дружбы с этим гугенотом Филибером Саразеном. Саразен славный малый и прекрасный аптекарь, но он еретик, достойный костра, и, как говорят, мохнатый осел в человеческом облике.
— Однако еще вчера вы говорили, что прочите его в наставники своим детям, когда они подрастут.
— Ну да, я надеюсь, что со временем он вернется к истинной вере.
С каждым днем Молинасу было все труднее переносить бесконечные противоречия своего хозяина. Он предпочел сменить тему.
— Вы просмотрели рукопись, что я вам оставил?
— Ту, что называется «Arbor Mirabilis»?
— Кажется, других я вам не давал.
Скалигер развел руками.
— Я все еще знакомлюсь с ней. Это истинная загадка. Она написана на незнакомом языке, хотя алфавит наш. Ясно, что это шифр, но на первый взгляд — это язык другого мира, и он чужд и нашему, и всем другим языкам.
— А иллюстрации ни о чем вам не говорят?
— Они меня пугают. В первой части изображены растения, но если одни из них известны, другие не встречаются ни в одном из регионов познанного мира. Когда же в ней появляются человеческие фигуры, загадочность только возрастает. Здесь в рукопись включены какие-то заметки на арабском, которые невозможно расшифровать.
— Они-то меня и интересуют. Вы же говорили, что знаете арабский.
Молинас все более раздражался.
— Я его знаю, как и все западные и восточные языки, но почерк там замысловатый и очень мелкий. Мне кажется, что это вставки из другого автора, некоего Аль-Фараби.
— Вы знаете, кто это?
— Нет, и уж если я не знаю, то не знает никто. Нынче истинные гуманисты стали редкостью. Вам повезло, что вы встретили меня. Я из них лучший и, конечно, самый известный. Но мне нужно еще немного времени. Даже мои знания, столь обширные… О боже!
Скалигер бросился к открытому окну, высунул голову наружу и в ту же минуту отпрянул, бледный и испуганный.
— Посмотрите! Посмотрите сами!
Молинас отказался:
— Вы же знаете, что я не могу показаться. Что там такое?
— По улице идут люди в белом, — прошептал Скалигер, —
Молинас вскочил на ноги и все-таки осторожно выглянул в окно, стараясь остаться незамеченным.
— Это врачи и санитары, — раздраженно объяснил он. — Клювы — это респираторы, а блестящие глаза — стекла, вставленные в полотняные маски. Ими пользуются во время эпидемий. Понимаете, что это значит?
— Нет. Скажите вы.
— Это значит, что в Агене официально объявлена эпидемия чумы. Не пройдет и нескольких часов, как улицы будут заполнены трупами.
Скалигер вскрикнул. В этот момент раздался громкий стук в дверь. Итальянец разинул рот и всплеснул руками.
— Alarbres! Они уже здесь!
Молинас пожал плечами.
— Да нет же! Вы что, не узнаете стука? Это же ваш друг Нотрдам. Иду прятаться в обычное укрытие.
Скалигер в тревоге переплел и заломил пальцы.
— Как я могу ему открыть? Может, он уже зачумлен. Еще умрет здесь и всех заразит!
— Такие, как он, так просто не умирают. Не тратьте времени, спрячьте меня и ступайте открывать.
Повинуясь его приказам, Скалигер распахнул почти невидимую дверцу в стене за кирасой, пропустил Молинаса вперед и осторожно закрыл ее за гостем. Снова послышался стук в дверь. Скалигер пошел было открывать, но его опередила служанка, быстрыми шагами спустившаяся по лестнице. Через минуту ее голова просунулась в гостиную. Она, казалось, удивилась, застав хозяина одного.
— Там господин Мишель де Нотрдам. Он хочет поговорить с вами, — объявила она с одышкой.
Итальянец вздохнул.
— Ладно, пусть войдет.
Нотрдам шумно ворвался в гостиную, что было для него необычно.
— Господин Скалигер, вы знаете новости? — спросил он с ходу.
— Знаю. В городе чума.
— Да нет, я не об этом. Я только что получил потрясающее известие. Два дня назад скончался дофин.
В темноте своего чуланчика Молинас прильнул ухом к тонкой дверце. Сердце у него сильно заколотилось, и удары отдавались в висках. Он затаил дыхание, изо всех сил напрягая слух. Скалигер, казалось, больше удивился, чем огорчился.
— Это несчастье, большое несчастье, — сказал он так тихо, что Молинас скорее почувствовал его слова, чем услышал. — Такой верный монархии человек, как я, служивший в Италии господину Лотреку, должен скорбно склонить голову перед трагедией, которая…
— Вы меня не поняли! — прозвучал в чуланчике раздраженный голос Нотрдама. — Дофин умер, выпив стакан воды! И подозревают, что его отравил граф Себастьяно Монтекукколи!
— Да, но что все это может значить?
— Вы не помните? Ведь вы рассказывали, что два года назад после очередного приступа ваша жена говорила, что видела, как дофин тонул, и причиной его смерти назвала графа Себастьяно.