Преемники: От Ивана III до Дмитрия Медведева
Шрифт:
Датский посланник Вестфален информировал свое правительство, что двери Совета оставались открытыми целую неделю, и каждый из дворян имел возможность высказаться по поводу предполагавшихся изменений в системе управления Российской империей. Секретарь французского посольства Маньян сообщал из Москвы:
Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах парламента.
Некоторые исследователи говорят о двенадцати различных проектах, подготовленных в этот короткий период. Сам Дмитрий Голицын, если верить депешам иностранных послов, предлагал оставить императрице полную власть только над своим двором и над небольшим отрядом гвардейцев,
Но и это было не все. Князь предлагал создать двухпалатный парламент: одна палата из двухсот членов представляла бы интересы дворянства, другая предназначалась для защиты интересов купцов, горожан и вообще простого народа от «несправедливостей».
Конечно, этот план наделял реальной властью лишь узкий круг старых боярских фамилий, но по сравнению с тем, что было до того на Руси, проект Голицына, бесспорно, являлся революционным прорывом к конституционной монархии, то есть шагом вперед.
Насколько идеи ограничения самодержавия были осуществимы в тогдашней России, сказать сложно. Думается, Россия тогда колебалась, и чаша весов объективно могла склониться в любую сторону.
Народ был нейтрален. Он вообще не участвовал в дискуссии, о нем не вспомнил никто. Во всех многочисленных проектах того времени, где мелькает слово «народ», под ним подразумевается исключительно дворянское сословие и только.
В лагере реформаторов находились самые влиятельные на тот момент вельможи и некоторая часть дворянства. Голицын и его сторонники узурпировали право выбора будущего государя России, за счет чего получили некоторую фору перед соперниками. В их пользу также красноречиво говорил положительный опыт Запада.
Против сторонников конституционной монархии были: архаичность российского менталитета, разногласия среди основной массы дворянства, нежелание любого государя, каким бы слабым он ни оказался, делиться властью, а главное, орудие страшной разрушительной силы – крупнейший специалист в области интриги немец Остерман.
Позже, когда стало ясно, что план рухнул, князь Голицын пророчески заметит:
Пир был готов, но званые оказались недостойны его; знаю, что паду жертвой неудачи этого дела, – так и быть, пострадаю за Отечество; мне уже немного остается жить; но те, которые заставляют меня плакать, будут плакать дольше моего.
Анна Иоанновна, следившая за событиями в России из Митавы, подписала условия, выдвинутые Тайным советом, но, выезжая в Москву, благодаря Остерману уже знала, что на ее стороне есть немалая поддержка.
Остерман повел себя как старый хитрый лис. Сказавшись тяжело больным, он все смутное время провел в постели, как пишут, «облепленный пластырями, обвязанный примочками». Но при этом, лежа в постели и не выпуская из рук пера, развил бурную деятельность, внушая всем, и прежде всего новой императрице, мысль, что необходимо во что бы то ни стало сохранить самодержавие в полной неприкосновенности.
Он же организовал императрице поддержку и в гвардейской среде. На примере «избрания» Екатерины I вице-канцлер уже знал, что, когда чаша весов в политике колеблется, лучше всего
Очень кстати в минуту встречи с членами Тайного совета в руках императрицы оказалась и некая челобитная с просьбой «принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные Вашего Величества рукою уничтожить». «Верховники», глядя на возбужденных гвардейцев, молча склонили головы.
Как только вопрос о конституционной монархии в России отпал, Остерман снял пластыри и покинул постель. За проявленное усердие сын немецкого пастора получил графское достоинство и надолго стал единственным вершителем российской политики.
Мудрый «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» утверждает:
По мысли Остермана был учрежден кабинет министров, в котором вся инициатива принадлежала ему и его мнения почти всегда одерживали верх, так что Остерману всецело следует приписать тогдашние действия кабинета…
Россией во времена Анны Иоанновны управлял Остерман, а в памяти осталась бироновщина.
Преемник без кошелька и иностранец с кошельком
В русской истории преемниками становились по-разному, иногда захватывая власть и силой, но непременно опираясь на патриотические лозунги. Даже если за спиной «патриота» откровенно маячил иностранец с толстым кошельком. Переворот 1741 года, что привел на русский престол дочь Петра Елизавету, типичный тому пример. Захват власти прошел под ликующие крики толпы: «Долой немцев!» Радовались аресту людей с немецкими фамилиями и равнодушно взирали на арест младенца-императора Иоанна Антоновича, назначенного (вместе с регентом Бироном) на «российское хозяйство» перед смертью Анной Иоанновной. Бирона сбросили незадолго до того, а теперь настала очередь младенца.
На знамени переворота его организаторы начертали слова о защите национального достоинства, а сама Елизавета Петровна в день мятежа играла роль Орлеанской девы – освободительницы от иностранного ига.
Вот как описывает арест императора Николай Костомаров:
Он спал в колыбельке. Гренадеры остановились перед ним, потому что цесаревна не приказала его будить прежде, чем он сам не проснется. Но ребенок скоро проснулся… Елисавета Петровна… понесла его к саням… Народ толпами бежал за новой государыней и кричал «ура». Ребенок… услышав веселые крики, развеселился сам, подпрыгивал на руках у Елисаветы и махал ручонками. «Бедняжка! – сказала государыня, – ты не знаешь, зачем это кричит народ: он радуется, что ты лишился короны!»
Звучит даже трогательно. Если, конечно, не знать, что этот младенец-арестант – «железная маска» русской истории – сначала долго гнил в темнице, а затем, уже при Екатерине II, был убит при попытке его освобождения.
Между тем поначалу казалось, что судьба младенца, его матери, правительницы Анны Леопольдовны, и всей остальной брауншвейгской фамилии будет не такой уж тяжелой. В первом царском манифесте, появившемся сразу же после переворота, говорилось о том, что «по своей природной милости» императрица Елизавета решила всю брауншвейгскую семью «с надлежащею им честью» выпроводить из России за границу.