Прегрешение
Шрифт:
Элизабет тоже собралась и поехала в Берлин. В деревне это вызвало всеобщее удивление, потому что одна Элизабет никогда и никуда не уезжала, ее утомлял даже уличный шум в окружном центре. Но Элизабет заявила, что ей нужны новые гардины и еще пальто, а в Берлине выбор больше, чем в их деревенском магазине или даже в Лейпциге. Это казалось убедительным.
«Три моих женщины», — частенько говаривал Ханс, Эти слова должны были звучать шутливо, их все и принимали как шутку. Теперь он так почти не говорил. С тех пор как его ввели в состав редколлегии, на него навалилась гора работы, в которой было немало однообразия
«Три моих женщины».
В столовой к нему подсел редактор сельскохозяйственного отдела и между шницелем и компотом из груш с ухмылкой обронил:
— Твоя сестра и Роланд Хербот... На химкомбинате поговаривают, будто у них интрижка.
Ханс не мог бы себе объяснить, почему именно слово «интрижка» так его возмутило. Может, и не само слово, а ухмылочка собеседника. Тот, судя по всему, ждал резкой отповеди, но Ханс поклонился кому-то за соседним столиком и ушел, словно ничего не слышал. «Меня это больше не занимает, — подумал он. — Разве я сторож сестре моей? Пуповина давно оборвана». Потом он все-таки поехал в общежитие, не столько из-за Маши, сколько из-за матери, потому что мать это заденет всего больнее. Малышечка ее, Маша, — и вдруг такое.
Вообще, по мнению Ханса, мать как-то странно изменилась за последнее время. В гости к ним она почти перестала ездить. Нескладно вышло, что в рождество он понадеялся на Машу, а Маша на него. Ну, а как он должен был поступить? Пабло проплакал две ночи напролет, температура не падала. Спать невозможно, а работа в редакции должна идти своим чередом. Конечно же, он подумал о том, чтобы пригласить мать на праздники в город, но квартира у них маленькая, а Регина вымоталась не меньше, чем он. И опять не обошлось бы без ссоры из-за какого-нибудь пустяка. Подходить к мальчику никому не разрешалось. У Регины были свои представления о браке, семье и воспитании. Двенадцать лет — в детском доме. Отец неизвестно где. Отца она даже не знала. А мать в один прекрасный день с каким-то типом махнула в Кёльн. Соседку она попросила взять девочку к себе на ночь. Да так и не вернулась. Большая жизнь поглотила ее. Поэтому Пабло должен был теперь вдвойне получить то, чего Регина не добрала. Он, Ханс, понимал свою жену и ее мечты о собственном Святом семействе. Вот только жизнь не укладывалась в заданные рамки, то одно мешало, то другое.
«Три моих женщины».
Он отправился сразу же после работы. Маша обрадовалась его приезду. Они пошли в ресторанчик на углу, пили там пиво и ели жареную колбасу.
— Привет, старик, — сказала Маша, и Ханс подумал: «Неплохая получилась девочка, но дай срок — и Хербот выжмет тебя как лимон. Полгода, от силы год — и с него хватит. Видел я таких субчиков».
Он не знал, с чего начать, но Маша невольно пришла ему на выручку:
— Мать стала какая-то странная в последнее время.
— Как это странная?
— Просто странная, и все.
— А ты когда была дома последний раз?
— Я теперь не так часто там бываю.
— Это почему же?
— Просто потому, что я не так часто там бываю.
Здесь наконец Ханс понял, что и он не может отрешиться от своего прошлого, как Регина — от своего. Во все времена он был «большой», а Маша — «маленькая». Она повсюду таскалась за ним, в погреб, на футбол, в кино. Ему приходилось забирать ее из садика. Ему приходилось помогать ей готовить уроки. А если они ссорились, ему говорили: «ты же умней».
Порой, когда мать не видела, он поколачивал Машу, просто так, без повода, а потом снова сажал ее к себе на плечи или на раму велосипеда. «Теперь, когда не стало отца, ты единственный мужчина в семье». Сотни
Но когда-то надо этому положить конец, подумал он, и хотя собирался спокойно все обговорить, — разве я сторож сестре своей? — не удержался и закричал:
— Ты, собственно, с кем путаешься — с болгарином, с Херботом или с обоими сразу?
Итак, слова были сказаны, и он не собирался заглаживать свою грубость, тем более что был почти уверен: существует несомненная связь между поведением сестры и странностями матери. Туфли цвета морской волны, покупка гардин в Берлине. Вообще-то ничего такого из ряда вон в этом нет, но для матери, которая трижды покрутит в руках каждый грош, прежде чем его потратить...
Маша промолчала, и Ханс от этого еще больше завелся.
— Человек выстроил дом, вошел в окружную инспекцию и еще в десять других комиссий. Не бывает, чтоб на комбинат приехал министр и не захотел ознакомиться с его заводом. Уж не думаешь ли ты всерьез...
И тут Маша поглядела на него, правый глаз у нее чуть-чуть косил, улыбнулась и сказала:
— Мастер Антон.
Сказала и попала в точку. Она знала, что нельзя уязвить брата больше, чем намекнув на его мелкобуржуазную ограниченность. «Мария Магдалина» Хеббеля, «падшая девушка» и «добродетельный» мастер Антон. Маша не много запомнила из школьных уроков литературы, а вот это запомнила. Может, она несправедлива по отношению к Хансу. Но она и не хотела быть сейчас справедливой и уравновешенной. «Взгляни на себя объективно. Уж не надеешься ли ты...» А она сделала свой выбор, и она надеялась, господи, она именно надеялась...
Больше Хансу с Машей говорить было не о чем. Каждый молча допил свое пиво. Когда Ханс уже ехал домой, ему снова вспомнились эти трижды проклятые слова: «Теперь, когда не стало отца...» Он подумал, что готов сжечь за собой все мосты. Стать корреспондентом в Швеции или где-нибудь еще. Ему все равно. Только бы вырваться отсюда, только бы вырваться...
Неожиданную страсть Элизабет к путешествиям Раймельт воспринял как дурацкую прихоть. Но снабдил ее всеми наличными рекомендациями: Дворец республики, смена караула, купол телебашни. Элизабет посмеивалась над его стараниями и обещала ничего не забыть.
Накануне отъезда она легла рано, но уснуть не могла и окончательно поднялась уже среди ночи. Она выпила кофе, поделала кое-что по дому, а потом вдруг выяснилось, что времени у нее в обрез. Она боялась опоздать на поезд, припустила бегом, вспотела, остановилась, перевела дух. Совсем баба спятила, подумала она про себя. Было холодно, ясный месяц сиял на небе.
Элизабет Бош договорилась с Якобом на одиннадцать, в Оперном кафе. Место встречи выбирала она. Кафе она запомнила после автобусной экскурсии, которую организовало их товарищество. Ален был готов приехать и в деревню, но ее это не устраивало. Дети, и люди, и разговоры — уж лучше тогда Берлин. Не обязательно докладывать всем и каждому, что с тобой произошло. К тому же, ничего и не произошло. Гамбуржец написал ей, она ответила. Потом он подарил ей цепочку и жакет из исландской шерсти. Ей не так уж были нужны эти подарки, но приятно было сознавать, что где-то есть человек, который думает о ней, пишет ей, вот подарил цепочку. Все равно скоро все кончится. Он там, она здесь — тут не наездишься. Она невольно улыбнулась, вспомнив, какие он подбирает слова для своих писем: «От новой встречи я стал бы очень счастлив», «Я хочу, чтоб у тебя все всегда было хорошо».