Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Ждать меня таким образом на холоде, стоя, когда вы страдаете!
Она почтительно поклонилась.
— Пожалуйста, поменьше уважения ко мне, моя Габриэль, и побольше внимания к вам, — прибавил он, — вы страдаете?
Она знаком отпустила Грациенну и горничных.
— Да, государь, я страдаю, но не это занимает меня всего более. Я отправилась бы в Лувр сегодня, если бы мои слабые ноги могли донести меня; но, — прибавила она с бледной улыбкой, — они отказались от этой услуги.
— Вот я у вас, моя обожаемая красавица;
— Вот почему я больна, государь, — сказала Габриэль, — позвольте мне сесть; приблизьтесь и выслушайте меня не прерывая; я дурная ораторша, а моя бедная голова очень расстроена.
Сказав эти слова, она села, с усилием сдерживая слезы. Это предисловие смутило короля. Он протянул руки, чтобы прижать к сердцу свою огорченную возлюбленную, она тихо оттолкнула эти руки своей ледяной рукой.
— Боже мой, что случилось, Габриэль? — сказал Генрих, сам побледнев.
— Государь, я имела счастье узнать вас, когда вы боролись еще для поддержания вашей короны; вы меня удостоили вашим вниманием, вы мне внушили нежную привязанность, которую в то время мои ожесточенные враги не могли считать смешанной с честолюбием. Тогда вы разделяли ваши минуты между войной и этой любовью, которой я гордилась, и я царствовала над вами, я могу это сказать, и я могла сделать вас несчастным, отказавшись вам принадлежать.
— Это действительно было бы несчастьем моей жизни. Но вы были добры и благородны; ваше слово, свободно данное, вы мужественно сдержали.
— Не правда ли? Я перенесла упреки, гнев, ненависть моего отца. Я допустила покрыть презрением человека, имя которого носила, сделать смешным. Наконец, я записала имя д’Эстре между теми, которых народ не произносит никогда без оскорбительной улыбки.
— Милая моя, вы стоите выше оскорбления.
— Бесполезно утешать меня, государь. Я решилась покориться всем этим несчастьям. Быть другом, поверенной моего короля, смягчать его горести, его страдания моей улыбкой, моим постоянным старанием нравиться ему, делать добро в ответ на зло, делаемое мне — вот какова была роль, которую я себе начертала с непоколебимой волей не изменять ей.
— Но к чему все эти речи, Габриэль?
— Позвольте мне похвалить себя немножко, — продолжала молодая женщина, лоб которой прояснился. — За меня никто не заступится, кроме меня самой.
— Я вас не понимаю.
— Вы поймете, государь; но прежде чем я приступлю к главному предмету, позвольте мне заметить вам, что я не раздражаюсь, что я не жалуюсь. Мне сказали, что ваше отречение, которое я приписывала моим слабым достоинствам, было решено вами прежде, чем я просила вас, и что, следовательно, отдавшись вам, как выкуп за эту жертву, я была обманута. Но быть обманутой своим сердцем, это достославно, и я никогда не тревожила вас на этот счет. Мои глаза оставались для вас ласковы и веселы; мои капризы никогда вам не досаждали;
— Увы! увы! Вы меня пугаете этой меланхолией, — сказал король, которого намек, сделанный на его обман в отречении, взволновал как упрек совести, — вы говорите все это только, для того чтобы перейти к упреку более серьезному.
— Да, государь, и вот он. Несмотря на всю мою надежду сохранить вашу любовь моим добрым поведением, я должна вас лишиться. Вы меня обманываете.
— Я?
— И это дурно. Я не имею ни недоверчивости, ни ревности, я верю тому, что вы мне говорите. Как верная собака, я почерпаю каждое из моих чувств в ваших глазах. Печальная, когда вы страдаете, веселая, когда вы улыбаетесь, всегда преданная вам, я имела право требовать взаимной привязанности.
— Вся моя любовь принадлежит вам, Габриэль, — сказал Генрих с сердцем, полным тоски.
— Нет, государь.
— Клянусь вам!..
— Напрасно; король не должен унижать себя до лжи; я, нижайшая слуга вашего величества, одна должна страдать от туч, появившихся на нашем небе. Король поступает по своей воле, по своему вкусу. Его прихоти должны быть священны для всех и для меня первой; я слишком хорошо знаю мои обязанности, для того чтобы осмелиться сделать упрек моему властелину, и Бог мне свидетель, что мой язык не скрывает ничего из того, что происходит в моем сердце.
— Но откуда к вам пришла эта роковая идея?
— Истина — не идея, государь.
— Посмотрим эту истину. По крайней мере, рассмотрим ее оба.
— Если вы делаете мне эту милость, охотно. Вчера, государь, вы ушли к себе рано?
— Ну да… вы видели.
— И легли в постель?
— Немедленно.
— Только вы встали скоро, потому что через час ваше величество вышли из Лувра.
Король был как на иголках.
— Кто это говорит? — спросил он.
— Ваше величество назначили свидание у Замета.
— Маркиза…
— Куда вы отправились… О государь! Не отпирайтесь, умоляю вас!
— Надо все вам сказать. Да, я должен был говорить с Заметом о разных делах.
— У вашего величества сердце золотое, вы удостаиваете еще щадить меня, бедную женщину, и я тем сильнее чувствую горесть, что лишилась этого великодушного сердца.
— Вы ничего не лишились, моя кроткая Габриэль.
— Ваше величество должны были найти у Замета женщину…
— Кто мог сказать?..
— Ваше величество, вместо того чтобы выйти от Замета, вышли украдкой, через соседний дом.
— За мной подсматривают? — вскричал Генрих, обижаясь, что его унизили.
— Избави боже! — прошептала Габриэль. — Но правда ли это?
— Кто вам пересказал?
— О! человек, которому хорошо известно это.
— Только один мог знать…
— Именно этот, — сказала Габриэль, которая ни за что на свете не призналась бы, что подстерегала короля сама.