Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Ваш покровитель, может быть, скрывается?
— Почти, или, по крайней мере, не скрываясь можно желать остаться в стороне. Вы это знаете, герцогиня не в большой милости при новом дворе.
— Какая герцогиня? — спросила Мария Туше, которая знала хорошо, но хотела показать неведение.
— Герцогиня Монпансье, — отвечал ла Раме с некоторой выразительностью, — моя покровительница.
— У вас знаменитое покровительство, месье де ла Раме.
— Не правда ли? — знаменитое
Ударение, сделанное на последних словах, заставило задуматься обеих женщин. Они мысленно отыскивали смысл; ла Раме наслаждался их беспокойством. Разговор прекратился.
— Вам остается сообщить нам, — мужественно продолжала Мария Туше, — или почему вы так долго о нас забывали, или для чего вы вспомнили о нас сегодня?
— А! Вот мы касаемся вопроса, жгучего вопроса, — сказал ла Раме с цинической самоуверенностью.
— Объяснитесь, милостивый государь, потому что я, право, не понимаю ни вашего обращения, ни вашего языка; я знала вас как сдержанного, очень вежливого, скорее послушного, чем свободного с нами.
Она сделала намек на подчиненность, в которой ла Раме жил относительно Антрагов; он принимал это положение, несмотря на свое участие в фамильных секретах.
— Правда, — отвечал он, — что я всегда был скромен и покорен. Тогда я надеялся, я чувствовал мою молодость, я имел терпение и робость. Я говорил себе: придет моя очередь.
Он окончил фразу зловещим хохотом. Анриэтта вздрогнула.
— Если вы признаетесь, что вы уже с нами не таковы, как были прежде, — продолжала мать, — вы, стало быть, обвиняете нас, что мы изменились к вам. Отвечайте на мой вопрос одним словом: зачем воротились вы теперь, а не четыре месяца тому назад.
— Потому что теперь минута благоприятна для моих намерений. Но я уже вам сказал, что я воротился не сегодня.
Говоря таким образом, он устремлял на Анриэтту свой невыносимый взгляд. Пораженная, подавленная, она приняла отчаянное решение.
— Поймите, матушка, — закричала она, сжимая руку Марии Туше, — он хочет сказать, что это он послал графу д’Антрагу вчерашнее письмо.
— Действительно я, — отвечал он равнодушно.
Можно себе представить, какую позу приняли эти обе женщины, услышав объявление войны.
— А! это вы, — прошептала Мария Туше, вся побледнев, — это вы решаетесь на подобную засаду.
— И приходите признаваться в этом здесь, — сказала Анриэтта.
— И подписываете — друг, самое оскорбительное обвинение для чести женщины.
— Никогда искренний друг не оказывал большей услуги.
— Это письмо сплетение лжи и оскорблений.
— Это письмо наполнено истинами, которые
— Месье де ла Раме!..
— Правда ли, что вы были вчера у Замета?
Обе женщины хотели раскричаться.
— Я знал ваше намерение отправиться в улицу Ледигьер, — продолжал ла Раме, — я видел, как вы вошли к Замету. А! Кажется, на это будет трудно дать ответ.
— Если я была у Замета, мой отец и мать знают причину.
— И мы ее одобрили, — сказала Мария Туше со своим царственным достоинством.
— Как это примерно! Вы знаете, что мадемуазель д’Антраг отправилась ухаживать за королем. Вы знаете привычки этой седой бороды, которую преждевременная старость не охладила к греху; вы знаете, что молодая девушка, с которой король говорит два раза кряду, развращена и погибла; вы знаете все это — но ведь это невероятно! Если б вы это знали, вы не одобрили бы.
— Клевета, оскорбление! — вскричала Анриэтта.
— Оскорбление против его величества! — вскричала Мария Туше.
— Полно, полно, к чему такие громкие слова! — глухо перебил ла Раме. — Они делают более шума, но тем не менее пусты. Притом ваше уверение слишком положительно; вы так энергически заклеймили эту спекуляцию, что я должен отказаться от моего письма и от моих слов. Я ошибся, вы самая почтеннейшая мать, а ваша дочь самая добродетельнейшая девица при дворе.
Мария Туше не поняла или притворилась, будто не понимает горечь, скрывавшуюся под этими словами. Как бы то ни было, она отвечала:
— Не стоило труда поднимать подобный ураган, для того чтобы кончить плачевными вздохами. Мы умеем презирать нападения так же, как и обходиться без оправданий. Я радуюсь, что вы не встретили здесь графа д’Антрага или моего сына, графа Овернского, потому что они не так терпеливо, как мы, вынесли бы сцену, которую вы устроили нам. Возвратитесь к вашей покровительнице; она, может быть, научит вас уважению, которое должно оказывать женщинам. Забудьте нас, потому что вы счастливы. Это будет поступок честного человека и благоразумного ума. Прощайте, месье де ла Раме.
Вместо того чтобы повиноваться этим словам, ла Раме сделал два шага вперед.
— То, что вы мне объявили, заставит меня вечно остаться с вами. С тех пор, как я уверился в честности вашего семейства, в невинности этой молодой особы, ничто не сопротивляется более предложению, которое я приехал сделать.
— Что такое? — прошептали обе женщины.
— Милостивые государыни, — продолжал ла Раме с мрачной церемонностью, — я страстно люблю мадемуазель Анриэтту де Бальзак д’Антраг, вашу старшую дочь, и имею честь просить у вас ее руки.