Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Нет, — продолжал кавалер, — пока я сам не увижу мертвым того, кого я сейчас видел живым, пока я не увижу его угасших глаз, его безмолвных губ, я скажу, что король жив, друзья мои, а я не знаю другого короля, кроме его. Пойдем посмотреть того другого.
— Пойдем за Крильоном, — повторяла толпа, медленно направлявшаяся навстречу свите претендента, закрытого тогда изгибом улицы в этом месте. Но после поворота этого изгиба две партии очутились лицом к лицу. Сверкающие глаза Крильона тотчас отыскали триумвиратора в центре группы, которая
— Да здравствует сын Карла Девятого!
— Черт побери! — закричал кавалер громовым голосом, приподнимаясь на стременах. — Кто это кричит: да здравствует другой король, а не Генрих Четвертый, ваш король и мой?
Этот крик, это появление заглушили весь говор. Ла Раме побледнел при звуке этого голоса, как шакал дрожит при реве льва. Но он был под балконом Анриэтты, она его видела, он пошел бы наперекор аду.
— Я сын короля Карла Девятого, — сказал он своим надменным голосом. — Я король, потому что король умер.
Толпа, следовавшая за ним, рукоплескала его словам.
— О! — вскричал кавалер тоном оскорбительной иронии. — Так это-то ваш король? Я его знаю. Так вот сподвижник лиги! Ну, хорош он!.. И вы следуете за этим негодяем, дураки, и кричите: «Да здравствует король» этому мошеннику!.. Подожди, подожди! Крильон один, но он покажет тебе, как разжалуют королей твоего сорта! Эй вы, окружающие меня, следуйте за мной во имя нашего короля. А вы, изменники или дураки, окружающие вашего — ну, показывайте себя!.. За шпаги! за шпаги! да здравствует настоящий король!
При этих словах, непреодолимый порыв и энергию которых никто не может описать, Крильон вынул шпагу из ножен и хотел пришпорить лошадь, но улица была так наполнена народом, что лошадь не могла сделать шага.
Женщины и дети убежали и спрятались под воротами. Ла Раме храбро обнажил шпагу. Но его сторонники, советовавшиеся между собой после прибытия Крильона, сняли его с лошади и утащили, чтобы спасти его жизнь или не компрометировать нового достоинства в стычке, которая не могла привести ни к чему хорошему.
Действительно, около Крильона множество граждан вооружились наскоро. Окованные железом палки, алебарды, ружья начинали сверкать на улице. Битва была неизбежна.
— Но, монсеньор, — говорили кавалеру, — если король действительно умер, надо же ему преемника.
— Черт побери! Я не хочу, чтобы был этот. Посмотрите, как его сторонники улепетывают, как исчезают! Армия его уже растаяла. А он-то где? Куда его увели? Спрятаться в каком-нибудь погребе! Ах, беда! Надо же, чтобы эта улица была так загромождена! Да, негодяй, он прячется за стенами… Он убежал в какой-то дом и я не могу его поймать!
В самом деле, посоветовавшись между собой, Антраги заключили, что король умер, потому что граф Овернский видел, как его убили, так ла Раме нельзя было уже убивать или позволить этому безумцу Крильону убить его, и что политика требовала доставить ему убежище. Это было вдохновением Мари Туше, которое поддержал Антраг и сам граф Овернский, которые
Граф д’Антраг послал сказать сторонникам ла Раме, что ему предлагают убежище в соседнем доме. Предложение это, разумеется, было принято тем охотнее, что ла Раме знал, что в этом доме он найдет Анриэтту.
Таким-то образом наследник Карла Девятого исчез из глаз Крильона, который повел свою группу осаждать этот проклятый дом. Между тем ла Раме в отеле Антрагов слышал, как ворота трещали под усилиями осаждающих. Руководимый друзьями, он дошел, сам того не подозревая, до пролома, сделанного накануне в стене, чтобы впустить солдат, которые должны были захватить его или даже убить. Фортуна, столько раз причудливая к нему, представляла ему сегодня способ спасения в том, что вчера было бы для него гибелью и смертью. Но ла Раме хотел объяснить Анриэтте свое вчерашнее отсутствие и свое новое положение. Дворяне, сопровождавшие его, представляли ему непрочность народного расположения, опасность оставаться в доме, который можно было взять приступом в десять минут. Люди в отеле объясняли ему, что, оставаясь, он погубит безвозвратно хозяев дома, которые дали ему убежище.
— Крильон не щадит ничего, — говорили ему, — а толпа, помогающая его слепому гневу, разграбит и убьет все, что попадется ей под руку.
Ла Раме упорно звал Анриэтту. Ничто не отвлекало его от этой идеи, ни треск петель, уступавших мало-помалу ударам нападающих, ни крики кавалера, страшный голос, которого заглушал шум тысячи голосов. Он говорил, что хочет остаться и умереть до тех пор, пока увидит Анриэтту. Она явилась наконец, бледная и дрожащая, увлекла за руку молодого человека к пролому, скрытому обоями под лестницей, и толкнула его туда при помощи нового усилия его сторонников.
— Там, — сказала она, — сад, потом двор, потом улица Ванри. Ступайте!.. Ступайте и не забудьте, что вас спасла та, которую вы хотели погубить.
— Хорошо, — отвечал он, — хорошо, я заплачу за эту услугу короной. Путь, который вы открываете мне, Анриэтта, я принимаю как самую кратчайшую дорогу в парламент. Там меня ждут мои друзья, мои подданные. Я должен туда прибыть, хотя бы мне пришлось бороться со всеми препятствиями, даже со стыдом.
«Корона! — подумала молодая девушка, ослепленная этим блестящим словом. — Мне предсказывала ее ворожея. Почему мне не получить ее от ла Раме, если не от того, кто умер?»
— Прощайте, государь, — сказала она, — до свидания.
— Благодарю, — сказал он с восторгом и пожимая ей руку.
Он вложил в это пожатие вероломной руки весь огонь души своей, навсегда обезоруженной тем, что он считал доказательством любви. Несчастный! Он был лучше своей сообщницы, потому что считал ее лучше себя.
Однако после побега ла Раме Антраги должны были подумать о том, как оправдаться перед Крильоном. Антраг показался в окне с низкой решеткой и подозвал кавалера.