Прекрасная Габриэль

Маке Огюст

Генрих подозвал кавалера, чтобы его успокоить, и оперся на его плечо.

— Король, — с живостью сказала герцогиня, — утомлен этой болтовней и наши рассуждения…

— Объясняют ему многое, — перебил Сюлли, — итак, мы говорили, что вы слышали о преступлении этого самозванца?

— Да. Мне все рассказали.

— Ла Раме также был в числе ваших слуг?

— Напрасно стала бы отпираться.

— Необыкновенное несчастье, герцогиня, и вот уже действительно странность: два обвиняемых человека,

один в том, что хотел убить короля, служил вам шесть месяцев, другой в том, что хотел свергнуть с престола его величество, служил у вас еще вчера.

— Не правда ли, как это странно, кузина? — прошептал король.

— Это очень горестно, государь.

— Вас должно это мучить.

— Я занемогу от этого.

— А я чуть было не умер, — сказал Генрих, не будучи в состоянии удержаться от удовольствия отпустить гасконскую остроту.

— Государь!.. молчите! — закричал Крильон.

— В процессе, которой произойдет от этих событий, вы не можете не явиться, — продолжал Сюлли.

— Милостивый государь!.. — перебила гордая лотарингка.

— Как свидетельница. Не скажете ли вы заранее его величеству то, что вам известно.

— Я готова.

— Во-первых, кто выдумал этого мнимого Валуа?

— Он сам себя выдумал, я полагаю. Притом ваши судьи спросят у него.

— Черт побери! — вскричал кавалер. — Она знает, но… извините, государь, я молчу.

— Кавалер де Крильон хотел сказать, герцогиня, что этот самозванец убежал.

— А! — сказала она холодно. — Но вы, вероятно, его поймаете.

— Для этого сделают все. Какой может быть у него план? Броситься в провинцию, где находя более неведения, бедности, легковерия, он привлечет к себе каких-нибудь негодяев и возбудит мятеж.

— Это может быть; провинция дурно понимает свои обязанности.

— Но как вы думаете, ваше высочество, его самозванство должно кончиться при рассмотрении его доказательств?

— Я думаю, что вы ошибаетесь на этот счет, — сказала герцогиня, спокойно смотря на Генриха и на Крильона. — Рассмотрение его доказательств возбудит больше расположения, чем отвращения.

— Вы знаете их? — спросил король с живостью, несмотря на боль от раны.

В этом вопросе заключался весь процесс. Герцогиня храбро приняла его. С такими врагами она не могла долго вести мелкую войну.

— Государь, — отвечала она, — известная в продолжение многих лет как неприятельница французских королей, я похожа на магнит, который притягивает, как говорят, железо и грозу, но забывая, что я имела счастье примириться с вашим величеством, ко мне относятся со всякими жалобами, всяким оружием против вас.

— И она прескверно пользуется им, черт побери! — проворчал Крильон сквозь зубы.

— Из этого произошло, — продолжала герцогиня, делая вид, будто не примечает удивления,

в которое ее смелость бросила Сюлли и самого Генриха, — что этот ла Раме сообщил мне намедни все свои притязания. Сначала я приняла это за бред.

— Сначала, — повторил король, — а потом?

— Я прежде всего уверю короля, что этот ла Раме был для меня чужой, что меня интересовало его лицо по его сходству с государем, которого я знала; но что, кроме этого неопределенного участия, я обращалась с ла Раме как со всеми моими служителями третьего разряда. Однако, как только он показал мне свои документы…

— У него есть документы? — вскричал Росни.

— Конечно, — холодно отвечала герцогиня, — а то как бы ему стали верить?

— Это правда, — прошептал Генрих.

— Да, черт побери! у него есть документы, — вскричал неисправимый кавалер, — у него есть, я их знаю! Он вор, убийца, да еще какой!

— Молчи, — сказал король в свою очередь, — дай говорить кузине; она видела доказательства.

— Я должна признаться, государь, что они поколеблют много умов.

— Ваш, может быть, ваше высочество? — спросил Росни, сдерживая Крильона, который топал ногами.

— Не стану отрицать, государь; но я дала обещание в верности вашему величеству и буду считать себя освобожденной только…

— Когда я умру, кузина.

— Она думала, что освободилась сегодня утром, — пробормотал Крильон.

— Да, государь, — сказала эта смелая женщина, — я обязана вам верностью до самой смерти. Поэтому, несмотря на доказательства, я даже не выслушала притязаний ла Раме, и пусть-ка он скажет, что я дала ему позволение хоть одним словом. Я была еще в своих поместьях, когда он начал свое предприятие.

Крильон, Сюлли и Генрих переглянулись, вспомнив о брате Робере, который предсказывал им дерзость герцогини.

— Из всего этого происходит, — сказал Росни, — что доказательства, которыми располагает этот самозванец, блистательны и могут ослепить, и без непоколебимой верности ее высочества к королю она приняла бы этого претендента.

— Почему же нет? Если бы это был Валуа и если бы несчастное происшествие нынешнего утра лишило нас Генриха Четвертого, у которого нет наследника.

— О!.. — вскричал Сюлли, увлеченный гневом и чувством опасности, которую обнаружили ему эти слова. — У короля нет законных наследников, нет! Но я клянусь, что он будет их иметь.

— Я желаю этого от всего моего сердца, — отвечала герцогиня, вставая, — таким образом меня не станут подозревать, что я добиваюсь короны, которую Богу не угодно было назначить моей фамилии; таким образом, при первой опасности короля, мои враги не станут меня обвинять в соучастии в умысле и даже в сообщничестве, как некоторые дерзкие позволяют себе делать.