Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Анриэтта вскрикнула. Эсперанс приписал это испугу.
— Урбен дю Жарден, — прошептала она, — был сын губернатора Шатле?
— Увы, да! — отвечал Эсперанс, не примечая страшного выражения торжества, которое вспыхнуло и погасло на бледном лице Анриэтты, — да, это был его сын, и я видел, как текли слезы старика, когда во время моего кратковременного заточения он посадил меня на кресло, где спал когда-то его несчастный сын и где, может быть, сам того не зная, он посадит убийцу в нынешнюю ночь.
— Довольно,
«А тем более, — подумал Эсперанс, — что она не может поступить иначе».
— Прощайте, — сказал он, — я возвращаюсь к ла Раме.
Она показала ему на лодку, которая привезла ее. Он ушел, тихо пожав руку Элеоноре.
Глава 59
МЩЕНИЕ ОТЦА
Эсперанс воротился домой приготовить оружие, лошадей и деньги. Он отдал приказания с предусмотрительной скоростью. Он обвернул вокруг своего тела длинную шелковую веревку, тонкую и прочную, и тотчас взял за руку Понти, с изумлением смотревшего на эти приготовления. Понти, предупрежденный запиской, ждал своего друга уже несколько минут. Оба молча направились к Шатле.
Дорогой Эсперанс рассказал гвардейцу важные происшествия этого дня; когда он дошел до разговора с Анриэттой и о намерении спасти ла Раме, Понти поднял руки к небу.
— Вы с ума сошли, — сказал он Эсперансу, — вы серьезно думаете спасти этого злодея от виселицы? Разбойника, который требовал, чтобы меня расстреляли, который чуть было вас не убил, который…
— Все это известно, Понти, — перебил Эсперанс, — не к чему повторять.
— И ты условился с этой Антраг, ты говорил с этой тварью!
— К счастью, потому что все решено.
Понти иронически расхохотался.
— Честный Эсперанс, — сказал он, — он думает, что можно решить что-нибудь с подобной женщиной! Она просто насмехалась над тобой.
— Попробуй-ка доказать мне это. Попробуй-ка найти хоть одно отверстие, в которое Анриэтта могла ускользнуть, как ты говоришь.
— Какая необходимость, — пробормотал Понти, — человеку счастливому вмешиваться в дела этой шайки разбойников?
— Если бы даже я рассуждал, как ты, с эгоизмом, я все-таки опровергнул бы твой аргумент. Вмешиваясь в дела Анриэтты и ла Раме, я устраиваю свои дела, и я не знаю ничего искуснее, ничего полезнее этого двойного отъезда, который освобождает меня навсегда от ла Раме и его достойной сообщницы. Да, Понти, ты никогда не узнаешь, до какой степени для меня необходимо, чтобы Анриэтта удалилась из Франции и не возвращалась сюда никогда. Но Богу известно, однако, что не мои выгоды руководили мной в принятом мной намерении. Если из этого выйдет что-нибудь хорошее для
Понти был поражен этими соображениями, но все-таки отвечал ворча, что Анриэтта еще не уехала, что она находчива и сумеет найти способ не уезжать из Парижа.
— Ты все забываешь, — отвечал Эсперанс твердым тоном, — что у нас есть талисман, который разобьет всякую волю Анриэтты. Пока этот медальон будет висеть на моей шее или на твоей, Анриэтта будет повиноваться нам, как невольница.
— А, если так, я сдаюсь, — сказал Понти, — и ты заставил меня вспомнить, что твой месяц прошел, теперь моя очередь носить этот медальон, так как мы разделяем поровну этот опасный залог.
— Если бы даже твоя очередь не настала, Понти, я отдал бы сегодня, потому что нынешнюю ночь я буду с Анриэттой, и было бы неблагоразумно оставлять медальон на моей груди; несчастье случается так скоро! Падение с лошади, неожиданный выстрел, обморок. Ты знаешь, как она обирает трупы!
Понти взял и спрятал на шее плоский, тонкий медальон, в котором лежала записка Анриэтты, эта кровавая записка, которую наши читатели, вероятно, не забыли.
— Я в обморок не упаду, будь спокоен, — сказал Понти.
— Исполняй строго мои приказания, — продолжал Эсперанс, — не пренебрегай никакими мелочами. Побег ла Раме должен совершиться до рассвета; будь готов, когда ты будешь мне нужен. Через час я присоединюсь к тебе.
Говоря таким образом, молодой человек оставил Понти и вошел в Шатле. Сначала он отправился к губернатору, с которым поговорил несколько минут, чтобы удостовериться, что по обещанию Крильона все было устроено, потом вернулся в тюрьму ла Раме, который в своем нетерпении тысячу раз сбивался в счете и думал, что начинает уже рассветать.
Стук запора восхитительно раздался в его ушах, он побежал к двери и сжал в объятиях с нежностью, к которой сам не считал себя способен, благородного освободителя, который, возвратившись, принес ему жизнь или смерть.
— Ну что, — спросил ла Раме, дрожа, — что она сказала? — Ла Раме с упоением сложил руки. — Не правда ли, она меня любит?
— От всего сердца, — сказал Эсперанс.
— Знаете ли, что она делает для меня великую жертву! Оставлять все, родных, богатство, будущность для несчастного пленника!
— Она согласна.
— Это прекрасно, — повторил Эсперанс с невозмутимым хладнокровием, — но вы успеете впоследствии выразить мадемуазель д’Антраг ваш восторг и вашу признательность, а теперь нам надо спешить.
Ла Раме сделал знак одобрения.
— Я теперь от губернатора, — продолжал Эсперанс, — Крильон с ним говорил. Король согласен, не помиловать вас — он не может этого сделать, — но закрыть глаза на ваш побег. Вы должны облегчить совесть короля признанием, о котором мы условились.