Прекрасная Габриэль

Маке Огюст

Понти принес графин и хотел налить, но Айюбани подала ему рюмку с вином, чтобы он выпил за ее здоровье. Он повиновался, улыбаясь; она подала ему вторую, от которой он отказался, верный, несмотря на свой любовный бред, обещанию воздержания, которое он дал своему другу. Айюбани примешала много воды к своему вину и выпила. Потом, сделавшись общительнее, она взяла Понти за обе руки и старалась его заставить танцевать вместе с ней. Держать Айюбани в своих объятиях, покрывать ее поцелуями, несмотря на ее сопротивление, потом соревноваться с нею в скорости и легкости — таково было в продолжение нескольких быстрых минут занятие молодого человека, который забыл всю вселенную и видел в конце этого бешеного упоения

танцев упоение, еще более сладостное, любви.

Он забыл, говорим мы, всю вселенную, и, следовательно, он думал о двух надзирательницах, которых он намеревался выгнать или запереть, когда наступит время. Они били в бубен, барабанили по систру и придавали какое-то бешенство быстрым танцам Айюбани. Индианка цеплялась за Понти всеми десятью пальцами и заставляла его вертеться вместе с собой со страшной быстротой.

А между ними ее пристальный и смелый взгляд, как у восточных волшебниц, следил за каждым мускулом в лице Понти. Сначала какая-то странная экзальтация разлила краску по лбу молодого человека, потом дрожащее пламя сверкнуло из его глаз, наконец, губы его раскрылись и — пробормотали бессвязанные слова, без сомнения, мольбы о любви. Тогда индианка схватила его еще крепче, и видя, что он побледнел и остановился, как бы пораженный внезапным головокружением, она посмотрела ему в лицо и поддерживала, между тем как он падал на подушки с хриплым вздохом, который слабел мало-помалу и скоро перешел в неприметное дыхание. Айюбани сделала тогда знак обеим женщинам, которые прекратили музыку и поспешно удалились.

Тогда индианка бросилась как коршун на безжизненное тело, раскрыла своими сильными руками полукафтан Понти, ощупала и схватила золотой медальон с жадностью голодной гиены и зубами отгрызла шелковый шнурок. Она захватила наконец это таинственное сокровище, она завладела тайной, которая причинила и должна была причинить столько несчастий.

Задыхаясь, вне себя от любопытства, от радости, она подошла к свече, чтобы лучше рассмотреть этот медальон и раскрыть его. Но ящичек запирался с помощью секрета. Напрасно ее упорные и ловкие пальцы, напрасно ее ногти хватались за скользкий металл, секрет не поддавался; Айюбани, потеряв терпене, раздраженная препятствием, кусала медальон, но не могла его открыть.

Глухой стон заставил ее вздрогнуть. Понти, может быть, бредил, он изгибался, как змея, на ковре и стукал по полу своим сильным кулаком.

— Этот человек силен как бык, — сказала индианка, — он способен проснуться, а если он проснется, я умру. Я не должна делать неосторожности. У себя дома, ножницами, чем-нибудь, я скоро открою этот проклятый медальон. Теперь, — прибавила она с торжествующей улыбкой, — Анриэтта может уничтожить Габриэль, а Элеонора держит в руках Анриэтту! Уйду!

Говоря таким образом и не спуская глаз с Понти, который стих, Айюбани искала карманов платья, чтобы спрятать туда медальон.

Вдруг чьи-то две руки схватили ее за руку и вырвали у нее сокровище; она обернулась с глухим криком. Перед нею стояла Анриэтта с глазами, сверкавшими адской радостью.

— Благодарю, — сказала она с колкой иронией, — благодарю моя, добрая Элеонора; твое индийское гадание удалось вполне.

При этих словах Анриэтта громко захохотала, а ложная индианка, пораженная, упала на стул, имея у своих ног тело несчастного Понти.

Сколько времени она старалась прийти в себя, она сама не знала. В ушах ее все еще раздавался этот адский хохот, она все чувствовала ожог от этих рук, которые вырывали у нее медальон.

Но у Элеоноры, закаленной как сталь, бессилие страха не могло долго оставаться; она вскочила, тряхнула своими охладевшими членами и начала думать о мщении.

Куда девались ее женщины, которые, конечно, изменили ей? Как догнать Анриэтту? Как поправить

это постыдное поражение, при одной мысли о котором возмущалась вся ее гордость? Прежде всего надо выйти из дома. Элеонора сделала усилие и направилась к двери. В ту же минуту в передней раздался шум шагов. Это были не женские шаги. Притом женщины Элеоноры не стали бы ждать ее после того, что случилось. Нет, это были шаги мужчины, мужчины взволнованного, торопившегося. Элеонора внятно слышала бренчание ножен шпаги. Не расставили ли ей засаду? Анриэтта, не довольствуясь тем, что утащила у нее записку, не хотела ли отнять у нее жизнь? Человек, который шел вооруженный, не был ли убийцей, которому было поручено навсегда погрести тайну Антрагов по преданию этой фамилии?

Бледная и дрожащая, при шуме приближавшихся шагов, Элеонора задула свечи и спряталась за дверью. Человек бежал. Элеонора видела в щель двери, как увеличивался его черный силуэт.

— Понти! — кричал этот человек. — Понти! Отвечай же!.. Где ты?

— Сперанца здесь! — прошептала Элеонора, зубы которой застучали от испуга. — О, если это он, я погибла!

Глава 70

КРОТКИЙ ЭСПЕРАНС

Эсперанс так бешено бросился, что первым прыжком перескочил пятнадцать футов, вторым десять и очутился в окне. Пламя сожгло его плащ, обожгло ноги, и промежуток одной секунды, во время которой он сдерживал свое дыхание, не мог бы безнаказанно повториться, но найдя в окне воздух менее жгучий, он выпрыгнул на стога сена полусгоревший и погрузился в реку.

Пламя пожара освещало эту водяную скатерть; но в том месте, куда Эсперанс погрузился, большие деревья с левой стороны и остров напротив мешали приближению зрителей. Мельник, боясь за свою мельницу, отрезал веревку от лодки. Никто не видел, как Эсперанс вышел из горящей риги.

Молодой человек, бросившись в реку, как отличный пловец, перевел дух только два раза до другого берега, стараясь выбирать тень, потом на другом берегу окончил под группой кувшинок благодарственную молитву, которую со своим неизменным хладнокровием начал в воде. Отерев свое лицо и будучи уверен, что никто его не приметит на острове, совершенно пустом, где только несколько испуганных коров смотрели на пожар ослепленными глазами, он сказал:

— К чему я благодарил Провидение за спасение моей жизни, если теперь эта жизнь кончена? Но Господь милосерд, позволив, чтобы герцогиня не страдала из-за меня. Наши враги побеждены и на этот раз Анриэтта и Элеонора, ожесточенные демоны, приказавшие огню поглотить меня, я вызываю вас на бой! Теперь надо сказать вам это в глаза.

Молодой человек бросил последний взгляд на пылавшую ригу. Несмотря на сильное пламя, старое здание еще держалось. Оно походило на те геройские цитадели, которые отражают приступ врагов. Сено сгорело, но стены устояли, и Эсперанс, видя, как уменьшался красный столб, поспешил отыскивать глазами на лугу, освещенном еще блеском огня. Он увидал на зеленой мураве белую фигуру, возле которой толпилось несколько человек. Это, должно быть, была Габриэль, несчастная женщина, которая могла думать, что друг ее навсегда погиб. Эсперанс узнал Грациенну, стоявшую на коленях перед своей госпожой.

Это горестное зрелище остановило Эсперанса на несколько минут, но когда он увидал, что герцогиня приподнялась, опираясь на руку Грациенны, когда он уверился, что жизнь Габриэль была спасена так же, как и его, ничто не удерживало его более. Он опять бросился вплавь, не теряя из виду берег, чтобы избегнуть встречи. К счастью, дорога была пуста. Эсперанс доплыл до кустарника, выжал воду из своего платья и, отыскав свою лошадь, которую он оставил в кустарнике и которая заржала от радости, поскакал к Парижу и через час въезжал в его ворота.