Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Свежий, туманный вечер обещал бурную ночь. Быстрый вихрь поднимал в аллеях кучи сухих листьев, которые летели, как солдаты при трубном звуке.
Этот прекрасный сад, истощив все цветы, жил только вечной зеленью хвойных деревьев. Вода уже не текла с веселым журчаньем лета. Черные безмолвные птицы прятались на обнаженных вершинах; даже песок хрустел с каким-то зловещим звуком под ногами.
Эсперанс задумчиво ходил по пожелтевшим листьям, когда кавалер приметил его и позвал. Молодой человек с поспешностью
— Ах, кавалер! Добро пожаловать, а я собирался ехать к вам.
Крильон остался неподвижен от удивления при виде опустошения, которое такое краткое отсутствие произвело в свежей молодости его фаворита. Эсперанс, бледный, с волосами, растрепавшимися от ветра, с впалыми щеками, улыбался с болезненной приятностью тени, вызванной на минуту на землю.
— И он также! — закричал кавалер. — Это, верно, эпидемия! Почему и вы также похудели и приуныли, как этот бедный Понти?
Мимолетная краска выступила на лбу Эсперанса, но он не отвечал ничего.
— Это уж не от огорчения ли, что вы поссорились? — спросил кавалер. — Может быть! Ну, когда так, примиритесь же скорее.
— Это невозможно.
— Как! За женщину вы останетесь в ссоре, врагами? Вот что невозможно, черт побери!
Краска Эсперанса сделалась пламенем, яркий блеск которого отражался в его глазах.
— Кто вам сказал, кавалер, что причина моей ссоры с Понти — женщина?
— Он, черт побери!
— И… он назвал ее? — прибавил молодой человек с беспокойством, которое Крильон заметил.
— Нет. Понти — человек благородный. Он мне не сообщил никаких подробностей. Я чувствую сильное любопытство узнать, какая женщина на свете заслуживает, чтобы два друга расстались из-за нее. Понти умирает там от горя, а вы здесь. Пора это прекратить, Вы худеете оба, так что жалко смотреть. Полно, вы не злы, не упрямы, вы не можете быть виноваты, вы выше его, сделайте же первый шаг.
Эсперанс молчал с упорством принятого намерения. Крильон не мог удержаться от легкого движения нетерпения.
— Я обязался, — продолжал он, — примирить вас; я говорил об этом при короле.
Эсперанс вздрогнул.
— К чему? — с живостью прошептал он. — Разве у короля не довольно своих забот, чтобы обращать внимание еще и на наши? Зачем говорить королю о ссоре Эсперанса с Понти? Какое дело до этого королю? Какую мысль подали вы ему? Что скажет двор?
Тон молодого человека удивил Крильона, в богатом воображении которого подозрения находили легкую пищу, быстрое развитие.
— Как вы это говорите! — сказал он медленно, проницательно рассматривая лицо Эсперанса, на котором бледность и румянец сменялись беспрестанно, как морские волны во время бури. — Если б я мог угадать, что вы так старательно скрываетесь от короля, мой язык не так болтлив,
— Я не скрываюсь, но…
— Дела молодости до меня уже не касаются, — перебил Крильон, — не правда ли? Тайны молодых людей должны быть для меня ныне, как то оружие, которым старик не может управлять, не раня себя или других. В этом обстоятельстве, по крайней мере, я выказал добрые намерения, и это надо простить.
Говоря таким образом, кавалер отвернулся, чтобы не выказать, до какой степени оскорбил его упрек Эсперанса.
— Вы меня огорчаете, — вдруг сказал взволнованный молодой человек, — предполагая во мне недоверие к вам, которого не существует.
— Вот уже целый век, как вы меня не видали, как не охотились и не являлись при дворе. Об этом говорят, этому удивляются.
— Я убежал от всех.
— Из-за ссоры с Понти; стало быть, эта ссора очень важная?
— Очень.
— Зачем вы скрывали ее от меня?
— Я сейчас к вам ехал, чтобы сообщить, — отвечал Эсперанс взволнованным голосом, выражение которого огорчило кавалера.
Глаза Крильона обратились с большим вниманием от изменившегося лица Эсперанса на окружающие предметы. В первый раз приметил он, что слуги укладывали вещи с поспешностью, не предвещавшей ничего хорошего.
— Вы ехали ко мне, Эсперанс? А кажется, скорее выехали в Иерусалим, в Америку, на Луну, со всей этой поклажей, — сказал кавалер, стараясь засмеяться, в надежде рассмешить молодого человека.
Но тот отвечал с серьезным видом:
— Я действительно еду, и главная цель моего визита к вам состояла в том, чтобы сообщить о моем путешествии.
Крильон сделал движение беспокойства. Множество признаков показывали ему нечто важное. Подозрения начинали обрисовываться более резкими чертами.
— Это шутка, не правда ли? — спрашивал он, взяв за руку Эсперанса.
— Нет, нет, друг мой! Это действительность, я еду.
— Опять в Венецию?
— Нет, — отвечал Эсперанс с глубокой меланхолией, — я все потерял в Венеции и найду в ней только горести; я туда не поеду.
— Э, боже мой! куда же вы поедете?
— Не знаю, куда я поеду, мой любезный покровитель, но далеко и надолго.
— Позвольте, позвольте! — возразил Крильон после тягостного молчания, во время которого он напрягал все способности ума и сердца, чтобы угадать причины такого намерения. — Если б вам предстояла сомнительная, опасная битва, я полагаю, вы накануне приехали бы ко мне просить совета, если не помощи?
— Кавалер!..
— Вы не забыли, вы не можете забыть, — прибавил кавалер голосом слегка дрожащим, — что когда вы приехали в Париж, я предлагал вам мою дружбу, мою помощь, что я был к вам предупредителен, а это не часто случается со мной.