Прекрасная и неистовая Элизабет
Шрифт:
— Я ничего не понимаю! — прошептал Пьер. — Они выглядели такими счастливыми, когда приезжали к нам погостить!
Лицо Амелии словно застыло. Кровь отхлынула от ее щек. Взгляд был холоден и жесток.
— Пьер! — произнесла она через некоторое время. — Наша дочь — чудовище!
— Не осуждай раньше времени, — сказал Пьер с болью в голосе. — Может быть, еще не все потеряно. Наверняка есть подробности, которых мы не знаем. Это… Это мерзость! Это так непохоже на нашу дочь!
— А у меня другое мнение, Пьер! Вспомни, сколько огорчений она доставляла нам, когда
— Какие огорчения?..
— Но Пьер… дома… в школе. Ее взбалмошность, грубость, строптивость! Она же сбежала из Сент-Коломбе, когда ей было одиннадцать лет!
— Но это же несерьезно!
— Да, Пьер! Элизабет всегда жила так, как ей подсказывал ее инстинкт. Снег, цветы, животные — все, что ей нравилось, она любила чрезмерно. Она неспособна контролировать свое поведение, неспособна устоять ни перед каким соблазном. С таким характером она была уготована для самых худших катастроф. Я никогда ей не прощу обиду, которую она нанесла Патрису! А эта бедняжка мадам Монастье! Она плакала в трубку! Такие замечательные, такие чистые люди! Разве они заслужили это?! Ах, если бы она сейчас была бы здесь, я бы выплеснула ей свое презрение прямо в лицо!
— Амелия, успокойся, дорогая, прошу тебя! — сказал Пьер умоляюще, взяв жену за руку.
Она резко вырвала руку.
— Теперь я понимаю, почему она не писала нам целых две недели! Мы должны разыскать ее, Пьер!
— Да, — ответил Пьер. — Но как?
— Сегодня вечером я поеду в Париж.
— И что это даст?
— Не знаю. Попытаюсь увидеться с Монастье.
— Примут ли они тебя?
— Буду настаивать, умолять. Мне надо знать подробности. По телефону невозможно…
— А если, пока ты будешь там, она вдруг объявиться в Межеве?
— У нее никогда не хватит смелости встретиться с нами здесь после того, что она натворила!
Пьер подумал с минуту, нахмурив лоб, потом вдруг воскликнул:
— Слушай, Амелия! У меня идея! Надо позвонить Дени. Элизабет может быть у него.
Амелия пожала плечами:
— Полно, Пьер! Подумай хорошенько! Ведь она уехала не одна! Она с мужчиной…
— Это она так написала в своем письме Патрису. Но ничто не доказывает, что это обстоит именно так. Кто бы поручился, что она не придумала эту историю просто так, в момент гнева, после ссоры?
— Бедный мой Пьер, — вздохнула Амелия. — Ты так стараешься выгородить свою дочь. Ты не хочешь признать того, что она оказалась способной на такую подлость. Но факты — вещь упрямая. Она разъезжает со своим любовником! И ей совершенно наплевать на то, что нам стыдно за ее поведение!
— Ладно, — ответил Пьер, — допустим, что ты права. Но я все равно не хочу, чтобы ты ехала в Париж. Если и будут какие-то новости от Элизабет, то мы их получим именно здесь.
— Вот уже ровно два дня как она покинула свою семью!
— Вот именно! Дай ей время опомниться, подумать хорошенько. Сезон здесь закончился. Наши последние клиенты уезжают послезавтра. Добавь дней десять на уборку и закрытие. Если через десять дней не будет никаких известий, то, согласен, мы уедем в Париж. Но ехать раньше было бы
— И ты воображаешь себе, что я смогу прожить эти десять дней в полной неопределенности?
— Речь не идет о десяти днях неопределенности. Я уверен, что в скором времени все разрешится. Я не знаю, что произошло между ней и ее мужем, знаю только, что наша дочь не может быть очень плохим человеком. Пойду, позвоню Цени.
— Как хочешь.
Пьер снял трубку и попросил связи. Пока он дожидался, когда его соединят, Амелия нервно ходила по холлу. Вошла хромая Камилла Бушелотт, совершенно подавленная, желая поговорить с мадам по срочному вопросу.
— Потом! — резко ответила Амелия. — Вы же видите, что я занята!
Посудомойка удалилась каким-то деревянным шагом. Леонтина напевала в буфетной. Какой-то клиент спустился по лестнице и направился к выходу, но Амелия даже не улыбнулась ему. Наконец раздался резкий и настойчивый звонок. Пьер снял трубку и протянул один наушник Амелии.
— Алло! — прокричал он. — Это ты, Дени? Говорит Пьер… Как поживаешь? Как Клементина?
— Очень хорошо, — ответил Дени. — А у вас все в порядке?
— Да-да.
— Сезон был удачным?
— Очень удачным.
— Амелия не очень устала?
— Нет… Она здесь рядом. Она целует вас. Я звоню просто так, узнать как вы там. Кстати, вы давно не виделись с Элизабет и Патрисом?
— Да больше двух с половиной месяцев. А что?
Пьер с жалостью взглянул на жену и тихо сказал:
— Да так…
— Ты знаешь, — сказал Дени, — меня не удивляет, что Элизабет нас редко посещает. Ей так хорошо в Сен-Жермене! Думаю, что она не часто приезжает в Париж.
— Нет, конечно, не часто, — сказал Пьер.
— Ты по-прежнему получаешь от нее хорошие вести?
Пьер помолчал, вздохнул и пробормотал:
— Алло! Алло!.. Нас сейчас разъединят, старик! До свидания!.. Рад был тебя слышать…
Когда он повесил трубку, Амелия спросила:
— Почему ты не сказал ему правду?
— Я не смог, — ответил Пьер.
Крупные слезы потекли из его глаз.
ГЛАВА XII
Элизабет уперлась локтем в угол подушки, повернув голову и глядя на часы, лежащие на ночном столике; стрелки едва передвинулись после последнего раза, когда она смотрела на них: два часа ночи. Она подумала, что часы встали, но регулярный «тик-так» убедил ее в обратном. Время едва сочилось в этой маленькой комнате с голыми стенами. Ночник, прикрепленный над кроватью, освещал голубоватым светом кресло, стол и белый шкафчик, на котором стояли весы для взвешивания грудных детей. Через двери доносились приглушенные крики из комнаты, где находились новорожденные. Весь этот дом хранил тайну деторождения. Но вот крики затихли. Элизабет сжала пальцы так, что ногти вонзились ей в ладони. После короткого затишья в ее животе снова появились болезненные ощущения. Но ей было не так больно, как она предполагала. Незадолго до полудня доктор Эбель ввел ей ламинарию. Накануне он осматривал ее в своем кабинете, в городе.