Прекрасная и неистовая Элизабет
Шрифт:
— Боже мой! Элизабет, что с вами случилось? — воскликнула Мази. — Мы просто умирали от беспокойства!
— Прошу извинить меня, — тихо ответила Элизабет. — Я слишком задержалась.
— У вас, вероятно, сломалась машина? — спросила мадам Монастье, увлекая ее в гостиную.
Элизабет взглянула на Патриса. Тот стоял молча, держа руки в карманах и опустив голову.
— Да, — ответила Элизабет. — Была поломка… Глупая, конечно, поломка.
— Что-нибудь случилось с мотором? — предположила Мази.
Элизабет не приготовила ни предлога,
— Да там стартер… стартер заклинило, — сказал она на всякий случай.
— Вы отремонтировали его у механика? — спросила Мази.
— Да.
— В Париже?
— В Париже.
— Ну слава Богу! — вздохнула мадам Монастье. — Вот видишь, Патрис, ты был прав.
— Конечно, — буркнул он.
— Когда Глория сказала Патрису, что вы выехали более часа тому назад, он сразу же подумал, что у вас произошла какая-то поломка, — заявила Мази, взяв за руку внука.
— Да, — сказал Патрис. — В девятом часу все начали волноваться, и я позвонил Глории. Она нас немного успокоила…
Глаза на его совершенно спокойном лице явно что-то скрывали. Конечно, Глория ответила ему, что не видела Элизабет во второй половине дня. Но он никому не сказал об этом, оставив мать и бабушку в беспокойстве о молодой беременной женщине, затерявшейся ночью на дороге. Теперь Элизабет придется изображать невинность перед Мази и мадам Монастье. Лгать и лгать, лгать из вежливости, жалости, любви.
— Я просто как выжатый лимон! — сказала Элизабет.
— Ах! — воскликнула мадам Монастье. — Какая неосторожность отправиться в столь дальний путь в вашем состоянии. Во всяком случае, это так утомительно ездить в Париж на чай! Кругом много народу!
— О, очень много! — сказал Элизабет, и кровь прилила к ее щекам.
Патрис наблюдал за ней критическим взглядом, как бы желая оценить ее актерские способности.
— Наверное, одна молодежь?
— Да.
— Вы расскажите нам…
— Конечно, мама, — сказала Элизабет. — Но сначала я хочу переодеться и причесаться.
— Не спешите, дитя мое, — сказала Мази. — Мы подождем вас, а потом сядем за стол.
Патрис пошел с женой в маленький домик и проследовал за ней в ее комнату. Элизабет сняла шляпку, села на стул и подняла голову. Она была готова к любым оскорблениям.
— Где ты была? — спросил Патрис, закрыв за собой дверь.
— Я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать, — прошептала она усталым голосом.
Он вздрогнул, и глаза его засверкали:
— Это было бы слишком легко, Элизабет! Я звонил Глории! Она не видела тебя. Она даже никого не приглашала на чай. Она собиралась пригласить гостей только на следующий понедельник.
— Это правда, Патрис.
— Значит, ты солгала мне?
— Да, Патрис, — тихо ответила она.
— Зачем?
— Я потом тебе объясню.
— Нет. Ты должна все рассказать сейчас! Ответь мне, Элизабет, что произошло? Чем ты занималась
Элизабет посмотрела на мужа умоляющими глазами:
— Оставь меня. У меня нет сил. Ты же видишь!
— Ну расскажи хотя бы в двух словах.
Она покачала головой.
— Завтра, завтра, Патрис.
— Ты беспокоишь меня, Элизабет. Видимо, тебе действительно есть за что упрекать себя, если ты не можешь признаться мне в этом прямо.
— Ничего серьезного. Все очень хорошо.
— Ты не больна?
— Нет.
— Может быть, ты несчастна? Посмотри на меня.
Элизабет посмотрела ему в глаза, в которых было столько смиренной мольбы. Она страдала из-за него, так же как и из-за себя. Ей хотелось высказать ему всю правду, немедленно, прямо здесь, в этой комнате, чтобы как можно быстрее покончить со всем этим страданием. Прорвать нарыв! После этого она бы успокоилась.
Патрис по-прежнему ждал ответа на свой вопрос. У него было такое нежное лицо! Лицо жертвы. Она не могла нанести ему последний удар. Он повторил:
— Ты несчастна?
— Нет, Патрис, — ответила она уставшим голосом.
— Ты любишь меня?
— Да… Но только оставь меня… Пойди к Мази и к маме и скажи им, что я так устала, что легла в постель, отказавшись от ужина.
— Тогда я остаюсь с тобой.
— Нет, мне нужно побыть одной.
— Не слишком ли долго ты была одна сегодня вечером?
— О, Патрис! Избавь меня от упреков! Уходи, пожалуйста! Завтра мы поговорим об этом.
— Тогда поцелуй меня…
Он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но она уклонилась, и он наткнулся на ее щеку. Удивленный, он медленно выпрямился, молча, с упреком взглянул на жену и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Элизабет рухнула поперек кровати. Слезы душили ее. Ей хотелось позвать кого-нибудь на помощь.
— Патрис! Патрис!
Она услышала лай Фрикетты, кружившей вокруг дома. Но у нее не хватило сил встать, чтобы открыть дверь собачке.
«Это письмо причинит тебе сильную боль, Патрис. Ты чудесный человек и мне хотелось бы прожить с тобой всю жизнь. Но я поняла, что не имею на это права. Я слишком уважаю тебя, чтобы продолжать обманывать и впредь. Да, Патрис, я была неверна тебе. Я солгала тебе, твоей матери, Мази, в надежде, что однажды смогу порвать с человеком, который оторвал меня от тебя, и снова стать такой, какой я была в начале нашего брака. Но я больше не в силах продолжать эту игру. Я уезжаю. Я уезжаю совершенно несчастной и в полном отчаянии. Я оставляю всех тех, кого я так нежно люблю, чтобы последовать за ничтожным ужасным человеком, от которого я жду ребенка. О, Патрис, если бы ты знал, как я поверила в нашу любовь, если бы ты знал, как я страдаю из-за того, что погубила ее! Может быть, это наказание Господне? Мне страшно. Надо покончить с этим. Поцелуй маму и Мази. Какое воспоминание останется у них обо мне? Позаботься о Фрикетте. Я не могу взять ее с собой. Прощай, Патрис!