Прекрасная пленница
Шрифт:
Избалованная девочка расхохоталась, глядя на смущенного отца.
– Папочка! Ты сердишься?
– Скверная девочка! – проворчал он, в то же время лаская рукой прижавшуюся к нему головку.
У Аннунциаты волосы были золотые с красноватым отливом, глаза зеленые. Она была безусловно красивее сестры, но ей не хватало того спокойного достоинства, что сильно красило Джоконду.
– Будь папа арабом, он, наверное, запер бы меня, – обратилась она к Риккардо.
– И это было бы для тебя очень полезно, – отозвался отец.
ГЛАВА II
В
С другой стороны, юноша задавался вопросом – почему дядя выписал его к себе? Почему поставил в условия тесного общения с двумя девушками? Нет ли какой-нибудь таинственной причины, заставляющей Сицио Скарфи желать, чтобы одна из них вышла замуж за него, Риккардо?
На другой день по его приезде, после полуденного завтрака, Аннунциата предложила Риккардо показать ему своих любимцев.
Они пересекли солнечный дворик и прошли во второй двор, меньше первого и заросший травой. В одном из углов его, в большой деревянной кадке, росла магнолия, и сладкий запах цветов носился в воздухе. Середину patio занимал заброшенный фонтан, а часть колоннады была забрана досками и циновками.
Туда-то и направилась Аннунциата.
Риккардо последовал за ней и заглянул в отгороженное пространство: там был резервуар с водой, поступавшей в него, очевидно, из фонтана, и в воде, в том единственном месте, которое было освещено солнцем, стояли с видом покорным и созерцательным три бело-розовых фламинго.
– Это мой гарем, – зашептала Аннунциата и отодвинула циновки.
Вышли три тонконогие птицы, забавные и полные чувства собственного достоинства.
– Прелесть, правда? И какие умницы!
Сама она была так прелестна, что Риккардо улыбнулся.
– А ты не боишься, что твой гарем разлетится?
– О! Они ведь не могут. Я подвязала им крылья, вот почему я говорю, что это мой гарем. Вот эта, с длинной-длинной шеей, Фатима, та – Дужа, а самая милая и маленькая – Ясода. А кокетки какие! До чего гордятся своими длинными ногами!
Аннунциата повела шейкой, подражая движениям птиц; а Риккардо, подобрав лепесток магнолии, пахучий и плотный, бросил им в невинную Фатиму, которая испуганно отшатнулась и сделала бесплодную попытку подняться на воздух.
– Несчастная птица! – воскликнул Риккардо. – Это жестоко…
Аннунциата покраснела.
– Жестоко? Несчастная? Как ты смеешь?
– Да, жестоко держать их здесь в заточении. Я видел, подъезжая к Тунису, целую стаю таких птиц. Они летели над заливом, к солнцу, свободные, как орлы, и казалось, что им принадлежит и море, и воздух.
Она слушала, смягчаясь.
– Но моим так хорошо живется, – снова заговорила она. – У них вдоволь рыбы, и незачем разыскивать и отвоевывать ее, их каждый день ласкают, а зимой забирают в дом. Фатима, та просто-таки обожает меня и была бы несчастна, если бы я развязала ей крылья.
Птицы благосклонно принимали ее ласки, и она бросала на Риккардо вызывающие взгляды.
– Должно быть, я неправ, – согласился он, глядя на нее. – Когда сидишь в тюрьме, многое зависит от того, кто у тебя тюремщиком.
Она подошла к нему ближе.
– Знаешь, Риккардо, с нашей крыши, с одного угла виден настоящий гарем. Моя комната в прежней женской половине дома, и оттуда есть выход на крышу.
– А кто живет в соседнем доме?
– Загадочный какой-то дом. Я расспрашивала арабов, – никто не знает. К дверям подъезжают иногда закрытые кареты со спущенными на окнах пунцовыми занавесками. Владелец, верно, богат – очень уж хороши лошади. На крышу часто поднимаются арабские дамы. Одна из них как-то заметила меня и, смеясь, крикнула: «Bonjour»; на ней не было покрывала. Немолодая уже, но красивая. Она держала в руке книгу – французский роман, я видела. Я бросила ей розу, она подхватила ее и понюхала. Я никому-никому не говорила об этом. От Сальваторе, в особенности, скрывала. А то он непременно пошел бы посмотреть, и был бы страшный скандал, и его убили бы, пожалуй.
– Как? Только за то, что посмотрел бы?!
– А ты думаешь? – Она важно покачала головкой. – О, видно, что ты не жил здесь с самого детства, как я. Тунис не так цивилизован, как Алжир.
Сальваторе был из всех членов семьи наименее симпатичный. Легкомысленный, рассеянный, с дряблым лицом, он выглядел старше своих девятнадцати лет. Делами отца он, видимо, не интересовался и особенно нежных чувств к нему не питал.
– Как ты находишь Тунис? – спросил он, когда впервые остался с глазу на глаз с Риккардо, и, не ожидая ответа, продолжал: – Обидно жить в арабском квартале. Все скаредность отцовская. Он настолько богат, что мог бы снять прекрасный дом в европейской части города.
– А я предпочитаю этот дом, – отозвался Рик. – Я нахожу его чудесным.
– Ну, это потому, что для тебя все ново здесь, и арабы кажутся тебе живописными. Но погоди, проживешь здесь с год, и самый вид их будет тебе противен. – Он зевнул. – Нет, мне бы жить в европейской части, поближе к казино.
– А здесь имеется и казино?
– Первоклассное. Мы могли бы побывать там сегодня же вечером, а потом поужинать с актрисочкой, что исполняет пятый и седьмой номер. Славная девчонка!
– Я предпочел бы посмотреть туземные танцы, – ответил Риккардо. – На пароходе один человек дал мне адрес.
– Я мог бы дать тебе кучу адресов. Но танец живота совсем не интересен. Неизвестно, почему туристы считают своим долгом любоваться им.
– Но мне было сказано, что эта танцовщица совсем особенная. Европейцам редко удается видеть ее.
– Слыхал я такие разговоры. Агент, должно быть. Дай взглянуть на адрес.
Риккардо вытащил карточку. Сальваторе рассмотрел ее.