Прекрасные и проклятые
Шрифт:
– Должен признаться, даже я кое-что слышал о вас, – с серьезным видом сообщил Энтони.
Сразу же насторожившись, она выпрямила спину. Ее глаза, серые и вечные, как выветренный гранитный утес, встретились с его глазами.
– Расскажите, и я поверю. Я всегда верю тому, что другие люди говорят обо мне… а вы?
– Неизменно! – хором согласились оба.
– Ну, расскажите.
– Не уверен, что мне следует это делать, – с невольной улыбкой поддразнил Энтони. Она была явно заинтересована и почти комично поглощена собственными мыслями.
– Он имеет в виду
– Какое прозвище? – осведомился Энтони вежливо-озадаченным тоном.
Она мгновенно смутилась, но потом рассмеялась, откинулась на подушки и уставилась в потолок.
– Трансконтинентальная Глория, – ее голос лучился от смеха, такого же неопределенного, как многочисленные тени, игравшие между огнем и лампой на ее волосах.
Энтони все еще пребывал в недоумении.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду себя. Так меня называют некоторые глупые мальчики.
– Понимаешь, Дик, она известна как путешественница, объездившая всю страну, – объяснил Дик. – Разве ты об этом не слышал? Ее так называют еще с семнадцати лет.
Взгляд Энтони стал печальным и шутливым одновременно.
– Кто этот Мафусаил в женском облике, которого ты привел сюда, Кэрэмел?
Она оставила его слова без внимания, возможно, даже обиделась на них, потому что вернулась к главной теме.
– Так что вы слышали обо мне?
– Кое-что о вашей внешности.
– Ясно, – с прохладным разочарованием отозвалась она. – И это все?
– Речь идет о вашем загаре.
– О моем загаре? – Теперь она казалась озадаченной. Ее рука поднялась к шее и на мгновение замерла там, как будто нащупывая варианты оттенков.
– Вы помните Мори Нобла? Мужчину, с которым вы встречались около месяца назад? Вы произвели на него огромное впечатление.
Она немного подумала.
– Я помню… но он не приглашал меня к себе.
– Не сомневаюсь, что он просто боялся.
На улице было уже совсем темно, и Энтони сомневался, что его квартира вообще когда-либо выглядела унылой, – такими теплыми и дружелюбными были книги и картины на стенах, и старина Баундс, предлагавший чай из почтительной тени, и трое приятных людей, посылавших друг другу волны интереса и смеха, качавшиеся взад-вперед под радостное потрескивание огня в камине.
Неудовлетворенность
Во второй половине дня во вторник Глория и Энтони пили чай в гриль-баре отеля «Плаза». Ее костюм с меховой оторочкой был серым – «когда носишь серое, то приходится больше краситься», – объяснила она, – а из-под маленькой шляпки без полей, залихватски сидевшей на ее голове, ниспадали волны пшеничных волос с золотистым отливом. При верхнем освещении ее индивидуальность казалась Энтони намного более кроткой. Она выглядела совсем молодой, не больше чем на восемнадцать лет; ее фигура в облегающем футляре, известном как юбка с перехватом ниже колен, была поразительно гибкой и стройной, а ее руки, не «артистичные», не коренастые, были просто маленькими,
Когда они вошли, оркестр доигрывал вступление к матчишу, – мелодии, полной кастаньет и плавных, неуловимо-томных скрипичных гармоник, вполне соответствовавшей атмосфере зимнего бара с толпой восторженных студентов, находившихся в приподнятом настроении из-за близких праздников. Глория тщательно осмотрела несколько мест и, к некоторому разочарованию Энтони, кружным путем повела его к столику для двоих в дальнем конце помещения. Когда они пришли туда, она снова задумалась. Стоит ли ей сесть справа или слева? Ее прекрасные глаза и губы хранили самое серьезное выражение, пока она делала выбор, и Энтони опять подумал о том, как она наивна во всех своих жестах; она считала, что все жизни принадлежит ей для выбора и предназначения, как будто постоянно разглядывала подарки для самой себя, разложенные на бесконечном прилавке.
Несколько секунд она отрешенно наблюдала за танцующими и отпускала тихие замечания, когда одна из пар проплывала мимо.
– Вот хорошенькая девушка в голубом, – и, когда Энтони послушно посмотрел в ту сторону, – там! Нет, у вас за спиной, – вон там!
– Да, – беспомощно согласился он.
– Вы ее не видели.
– Я предпочитаю смотреть на вас.
– Знаю, но она была хорошенькой. Правда, у нее толстые лодыжки.
– Что… То есть, правда? – равнодушно отозвался он.
Рядом протанцевала пара, откуда донеслось женское приветствие:
– Здравствуй, Глория! О, Глория!
– И тебе привет.
– Кто это? – спросил он.
– Не знаю. Кто-то, – она заметила другое лицо. – Привет, Мюриэл! – Она повернулась к Энтони: – Это Мюриэл Кейн. Думаю, она привлекательная, хотя и не слишком.
Энтони одобрительно хмыкнул.
– Привлекательная, хотя и не слишком, – повторил он.
Она улыбнулась, мгновенно заинтересованная его реакцией.
– Почему это забавно? – Ее тон был патетично напряженным.
– Просто так.
– Хотите потанцевать?
– А вы?
– Немного. Но давайте посидим, – решила она.
– И поговорим о вас? Вы любите говорить о себе, правда?
– Да. – Она рассмеялась, уличенная в тщеславии.
– Насколько я понимаю, ваша автобиография достойна классического романа.
– Дик говорит, что у меня нет биографии.
– Дик! – воскликнул он. – Что он знает про вас?
– Ничего. Но по его словам, биография любой женщины начинается с первого поцелуя, который имеет значение, и заканчивается с последним ребенком, который оказывается у нее на руках.
– Он цитирует собственную книгу.
– Он говорит, что у женщин, которых никто не любил, нет биографии, а есть лишь история.
Энтони снова рассмеялся.
– Конечно же, вы не можете утверждать, что вас не любили!
– Полагаю, что так.
– Тогда почему у вас нет биографии? Разве вы никогда не получали поцелуя, который имел бы особое значение? – Как только слова сорвались с губ, он сделал судорожный вдох, словно пытаясь втянуть их обратно. Это же ребенок!