Прелести и прелестницы
Шрифт:
– Какие мнения по дальнейшим действиям?
5.
Он представился с театральной галантностью: честно прижал подбородок к грудине, резко вскинул голову и, глядя прямо в глаза, торжественно произнёс имя и фамилию. Ничего выдающегося в этом не было. На знакомство нет-нет да и набивались. Не все подряд, конечно. Наталья была из тех, что слегка отпугивали. Как поглядит широко раскрытыми глазищами пристально, как обдаст холодом острым, как затеет паузу мхатовскую… Так мужичок и подёргиваться начинает, лицом перебарщивать,
Но на этот раз осечка вышла. Взгляд её был дымным, медленным, затягивающим. Чёрт его знает, почему. Но уж никак не из-за достоинств соискателя внимания… Просто сбой системы.
И вот они уже идут краем водохранилища. Он что-то рассказывает, стараясь рассмешить. Она сдержанно улыбается, поглядывает пытливо. Вокруг – тихо-тихо. Раннее лето, начальный вечер. Зеленоватая вода мирно поблёскивает, речные чайки нежатся на косом солнце. Набережная совершенно пуста – всё как вымерло. И ,может быть, оттого расхожие историйки так выпуклы и забавны. А главное – голос. Грудной, насыщенный ровный. Сотканный точно, без чрезмерностей. Ни на что не претендующий, не напрягающий уши. А заражающий, властный, обволакивающий. Казалось, что он живёт независимо от своего обладателя. И совпадение их во времени и пространстве – не более, чем счастливая случайность.
Для Натальи вне голоса человека не существовало. Сколько раз перед ней возникали представители мужской части человечества, явно способные вызвать благосклонность противоположного пола. Однако стоило им открыть рот, и всё менялось. И дело было не том, что они говорили. А в том, какие звуки вырывались из глоток этих лощёных субъектов. Отрывистые, неожиданно высокие, надтреснутые… Да мало ли что могло подстерегать собеседницу! И вдруг оказывалось, что невинная особенность голосовых связок перевешивает всё остальное. Будто что-то первостепенно важное было закодировано в этих царапающих обертонах.
Но на сей раз совпало – тембр оказался именно таким…
Вечерушка и вправду была идиотской. Если б он не предложил, Наталья и так улизнула. Художсамодельные обязалки под умильные взгляды подержанных профкомовцев неотвратимо будили тошноту. Студиозусы откровенно позёвывали в ожидании танцулек, но худо отрепетированная бодяга всё тянулась и тянулась. Все понимали, что без вступительной тягомотины никак нельзя – ни одна собака бы не разрешила. Но слишком уж этой мутатой увлеклись, явно перестарались. Верноголовые ребята, административная косточка…
Он смешно передразнивал желторотых первокурсников, которые в залежалых, не по росту костюмах старательно и неуклюже пытались топотать нечто народно-украинское. Артист в нём жил явно. Выходило не просто похоже, а прямо-таки уничтожающе. В порошок стирал. Приседал, подпрыгивал, вразнобой поводил предплечьями. Строил растерянные рожицы, озирался нелепо. Замирал вдруг, дрожал мелкой дрожью. И следом рассыпался детским смехом, от души потешаясь над своими недотёпистыми персонажами.
Ровное светлое тепло мягко садилось на плечи. Сумерки не торопились густеть. Тишина была почти осязаемой.
– Робко месяц смотрит в очи,
Убеждён, что день не минул,
Но
День в объятия раскинул, -
игриво поглядев ввысь, продекламировал он, – нынче этого сочинителя не читают.
– Ну, отчего же? Я, к примеру, порой не прочь полистать на ночь этого рачительного помещика. Лёгкие, знаете ли, сновидения навевает.
– Да неужели? И в самом деле невесомые?
– Как вон тот летающий-тающий объект,– задрала голову Наталья, – точь-в-точь.
Поодаль высоко в небе плыл едва различимый шар. Он был прозрачным. Koнтуры угадывались лишь по плавному движению выпуклых боковых бликов. Он парил на такой высоте, что зрение с трудом дотягивалось до этого непонятного предмета.
– Вот это метафора! Вы меня просто обезоружили.
– Ерунда какая! Советско-окуджавское «А шарик летит…». Не более того. Тоже, небось, откуда-нибудь содрано.
– Не любите комплиментов?
– Люблю расставлять все точки над «ё», как говаривал один мой забубённый знакомый…
– Вы такая педантичная девушка…
– Бросьте, юноша. Не паясничайте…
Вечер подступал нерешительно, речная рябь укрывалась сизоватой дымкой. Редкие облака тяжелели. Даль размывалась.
– Не пора ли нам закругляться? – осведомилась Наталья.
– Да вы что! Вы совершенно не умеете гулять. Впрочем, не только вы. У нас напрочь отсутствует культ прогулки. Не в крови это у нынешнего человека, чтобы выйти вот так, без церемоний, не по делу какому али топором за пазухой. Оглядетьcя, не суетясь. Посмаковать закат. Да вы посмотрите, как чудно смеркается! А знаете, откуда это пошло? От Вергилия. Слышали о таком римском поэте? Это он первый выбрался из дому просто так, ни для чего. Прошёлся по клонам тамошним, прибалдел от зелени чересчурной, нежился на солнышке цепком. За жизнь поразмышлял, о вечном вспомнил, сварганил, не напрягаясь, строк несколько. Да и воротился, благостный, дальней дорогой в родные пенаты. Умиротворённый, тихий такой. Другой совсем. А раньше никому такое и в голову не приходило. А всё так просто…
– Поверю вам на слово.
– И правильно. Всё равно ведь не проверите. Ни в каком ЗАГСе не зарегистрировано.
– Вы ревнитель ЗАГСов?
– Отношусь индифферентно. Но чту достоверные сведения.
– И что же вы имеете сообщить достоверного ещё?
– Ну, например, собственное имя. За пару часов однократное упоминание его всуе при знакомстве выветривается как бокал сухого. Вы вот, вижу, вполне созрели позабыть. А нужно, чтобы запало… Остановись и закрой глаза!
Наталья вздрогнула от перехода на ты, но повиновалась.
– Сергей, – густо прозвучало из темноты.
Она и вправду уже едва помнила.
6.
Ближе к окончанию учёба стала Сергея откровенно доставать. Специальность явно не шла. Работы его безжалостно браковались. И по большому счёту того заслуживали. Творил он из-под палки, находил предлоги отложить всё, что только можно на потом. Чуть ли не за волосы подтаскивал себя к неоконченному, осоловело взирал на полуфабрикат, сплёвывал и засовывал его куда подальше. То, что всё же вымучивалось, ввергало автора в беспросветное уныние.