Прелести
Шрифт:
— Что рассматриваешь? — повернулся в мою сторону Ромка. — Себя спросонья не узнаёшь?
— Ага, точно не узнаю. Который час? Проверка скоро?
— Выспишься ещё, времени хватит. Ложись.
— Ладно, буду досыпать, — забрался на шконку и укрылся одеялом. — До завтра.
— Одеколон!
— Нет ответа.
— Одеколон, подойди к два-семь! — Бертник стоял возле фрезы и орал на весь коридор. — Одеколон!
— Ну, что? — раздался вальяжный голос из-за двери.
—
— Пока что, нет.
— Тогда открой кормушку.
Кормушка открылась, и в дыре появилась упитанная физиономия «глав-птицы» всей тюрьмы, пассивного гомосексуалиста по кличке Одеколон.
— С наступающим вас (дело происходило в канун Нового года), — мило улыбнулся он.
— Ага, — буркнул Бертник. — Слушай, вот какое дело. Нужно срочно этот пакет передать в сто двадцать вторую хату Берёзе. А он тебе для меня тоже передаст пакет, ты его принеси сюда. Добро? А я тебе тут колбаски порезал, сальца, глюкозки. Как раз на Новый год пригодится. Завтра-то будете отмечать, наверное? Договорились?
— Давай пакет, — Одеколон посмотрел по коридору, не идёт ли мент.
— И ещё, слушай, поставь кого-нибудь из своих возле нашей фрезы. Пусть он тут моет или ещё чего изображает. Если коридорный появится, сразу должен маякнуть нам.
— А что вы тут делаете?
— Да мы тут игру одну затеяли — на спинах друг у друга катаемся. Ты бы вот спину свою подставил?
— Да я хоть жопу, — радостно сообщил Одеколон и опять улыбнулся.
— Вот это молодец! Вот это правильно! — поддержал его Бертник. — Ну, давай, неси. Я подожду.
Одеколон ушёл выполнять поручение, а Владимир собрал в газету сало, колбасу, конфеты и поднёс всё это к фрезе. Через несколько минут посыльный вернулся и просунул в камеру пакет, в котором что-то звенело. Пакет тяжёленький.
— Что это там у тебя, Володя, — кокетничая, как женщина, заглянул в кормушку Одеколон.
— Да так, лекарство от туберкулёза. На, держи хавку. Молодец, заработал. И подгони сюда кого-нибудь, как я говорил.
— А у тебя нет сигаретки, Володя, хорошей какой-нибудь?
— Есть, — Бертник протянул ему сигарету «Мальборо» из пачки, которую всегда носил с собой, хотя сам не курил. — Всё. Закрывай кормушку.
Через некоторое время мы услышали, как тряпка трётся о фрезу. Это посланный Одеколоном «сокамерник» стоял на фасоре, изображая мытьё двери.
Владимир достал из пакета две бутылки коньяка и ещё всякую снедь.
— Завтра нужно будет коньяк замастырить куда-нибудь, — Барон с интересом разглядывал импортные этикетки. — Шмон перед праздником устроят, как пить дать. Я уже договорился. Перед шмоном грелку коридорному отдадим. А сегодня нужно перелить и бутылки пустые через Одеколона на подвал отнести, выкинуть. Не могли что ли сразу слить? На хрена
— А Одеколон не сдаст? — засомневался Барон.
— Нет, он уже на этом деле проверенный. Он хоть и ходит по коридору с ментами под ручку, но язык за зубами держит, — Владимир подошёл к фрезе и прислушался. — Ну что, можно продолжать. Доставай, Ромка, струну.
Роман вытащил из-под матраца выломанную из шконки железную полосу, обмотанную с одного края тряпкой. Этой струной мы, как и все в тюрьме, сверлили дыры, создавая дороги. Менты нашли одну кабуру, соединяющую нас со сто двадцать девятой камерой, и заделали её цементом. Пришлось бурить новую.
Ромка подошёл к стене, отодрал журнальный лист, и, просунув струну в уже начатое отверстие, принялся её вращать, налегая всем телом. Минуты через четыре его сменил Макар, затем Барон, Андрюха, я, Бертник и снова Роман. Работали по очереди, а кто-то один стоял возле фрезы и прислушивался к шуму в коридоре. «Сторож», точно заведённый, тёр тряпкой одно и то же место…
В середине декабря в камеру заглянула библиотекарь. Точно в песне группы Михаила Танича:
— Библиотекарша заходит к нам в централ,
Заместо книжек я её бы полистал…
Книги были преимущественно «об строительстве оросительных каналов и прочей Советской власти в Средней Азии». Я попросил Толстого, в ответ она почему-то густо покраснела. Пацаны набрали книг «про войну». Барон норовил ущипнуть библиотекаршу через дыру кормушки. Бертник ничего не взял. Он этих кинов ещё на воле насмотрелся…
Подошла моя очередь сверлить стену, и я налёг на струну. К середине ночи работа была окончена. В свежепробуренной дыре, в конце тоннеля, появился чей-то глаз.
— Уру-ру, — обратился Макар к этому глазу.
— Уру-ру, — ответил глаз, что означало: «Как вы там, не сильно устали?»
Устали все, конечно, как сволочи. «Дверомой» три раза маяковал о приближении коридорного. Работа на время прекращалась. Впрочем, мент сегодня работал «свой», и особого шума он поднимать бы не стал. Бертник, по крайней мере, гарантировал. Мы расселись по шконкам и молча передавали по кругу кружку с чифиром. Тяжёл труд шахтёров. Тяжёл…
Немного передохнув, Бертник вновь подошёл к двери:
— Эй… Как там тебя? Хватит мыть, в фрезе дыру протрёшь. Открой кормушку.
Кормушка открылась и мы, наконец, увидели того, кто сторожил нас во время бурения. Владимир протянул кусок сала, завёрнутый в газету, и несколько сигарет:
— Как зовут-то тебя?
— Витя, — принимая продукты, отозвался тот.
— Слышь, Витёк? Следующий раз, как позову, сам подходи. Хорошо?
Тот кивнул головой.
— Ну, а теперь, Витёк, позови Одеколона. Давай, давай, в темпе.