Прелюдия Бетховена для Нестора Махно
Шрифт:
Единственным авторитетом для меня был Нестор Махно, и я дал себе слово побывать на его могиле.
Много лет спустя, из писем матери, я догадался, каким она видела мое будущее. Ей хотелось, чтобы ее сын прошел тот же жизненный путь, что и Ромен Гари. Стал писателем, дипломатом и любимцем женщин. К глубокому сожалению, я не оправдал ее надежд. Но, не буду забегать вперед.
Третьим подарком были лыжи. О таких лыжах и мечтать не смел. У меня к тому времени уже были лыжи. Но они были разной длины и
За нашим поселком начинались воинские лагеря, и курсанты каждый день бегали кросс. Сломанные лыжи складывались за хозяйственной палаткой, и я тайком от старшины выбрал из этого хлама две почти целые, но разномастные лыжины.
А теперь, у меня были новые, с загнутыми носками и парусиновыми креплениями, одинаковые лыжи. Я был счастлив. Приходил из школы домой, бросал портфель и на лыжах уходил до темна. Хотел стать военным. У них была красивая форма и они нравились женщинам. Офицером не стал. Но со временем понял, как важна была та ранняя физическая подготовка. Она и помогла выжить.
Болел я очень редко и быстро становился на ноги. Прививок на ту пору не существовало и в помине, но за всю жизнь я не разу не заболел инфекционным заболеванием. Хотя было время, когда пил чай в кругу из одной кружки с туберкулезными больными. Где разрешалось делать всего два глотка. И вопреки здравому смыслу, становился сильнее и здоровее. Считаю, что не стоит прятаться от опасности. Гораздо вернее вести себя так, чтобы опасность и смерть сами боялись тебя, а не ты их.
Инфекционные болезни обходили меня стороной потому, что, сам того не подозревая, я ими переболел в детстве. Одну большую общую прививку, в тайне от мамы, я получил на городской свалке, куда помимо всего прочего, свозили отходы с кондитерской фабрики. Тогда у меня были полные карманы бракованных леденцов и шоколадной крошки.
И еще я был обладателем сломанной рапиры, которую заточил и привел в порядок. Этот клинок давал мне право, разгоняя полчища свалочных мух, первому и в одиночку копаться в конфетно-шоколадной куче и выбирать самое ценное. Все остальные желающие могли это позволить, когда я уходил восвояси. С тех пор уважительно отношусь к холодному оружию.
К тому времени мама устроилась работать в ресторан «Интурист» и подарила очередной подарок, за который я благодарен по сей день. Работала она сервизницей. Выдавала сервизы официанткам для сервировки столов. Выдавала чистые, а принимала их после застолья. По счету.
Порой у официанток не доставало мельхиоровых вилок, ножей и ложек, а бывало, что и хрустальных бокалов. Видимо, клиенты прихватывали с собой на память. Бывал и обычный бой.
Мама списывала недостачу, а за это официантки несли ей не начатые или почти не начатые дорогие закуски и десертные блюда. Все эти балыки, красные и белые рыбы, сухие колбасы, судочки с зернистой икрой и разномастные пирожные, попадали ко мне на стол, и я каждый вечер у себя в комнате устраивал королевский ужин.
Как-то мама принесла едва начатую бутылку сладкого «Шартреза» и спрятала на кухне. Я случайно на нее наткнулся и под
В четырнадцать лет мама сделала мне прививку от алкоголя. И отучила от дорогой, но никчемной ресторанной пищи и дармового шоколада. Это был едва ли не самый ценный подарок. Я спрятал сломанную рапиру на чердаке и записался в секцию фехтования.
На пятнадцатый год рождения мама подарила мне старинную музыкальную шкатулку, которая чем-то напоминала кофемолку. Только ручной привод был с боку. Мелодия у шкатулки была задумчивая и сентиментальная. Это было несколько тактов из композиции Бетховена.
–Это отрывок из фортепианной пьесы «К Элизе», которую любил твой отец. Он мечтал, что бы ты стал пианистом и играл это гениальное творение на большой сцене.
У нас с мамой не было постоянного жилья и при очередном переезде шкатулка и логарифмическая линейка затерялись. Я до сих пор сожалею о своей халатности.
Пианистом стать не довелось, но попытался научиться играть пьесу «К Элизе» на стареньком фортепиано. Из этого ничего не вышло, не хватило нотной грамоты и терпения.
Очередной подарок был года через три. К тому времени, мама сменила работу. Теперь она работала вахтером на табачной фабрике. Выпускала смену и брала по две пачки с каждых десяти за свободный вынос.
Когда мне было очень туго, она наняла самого дорогого адвоката. На суде он добился переквалификации статьи, меня подвели под амнистию и освободили из зала суда. А потом…
ЧЕЙ КОЗЫРЬ СВЕРХУ ЛЯЖЕТ
Хотя колония была местная, этап пришел поздно вечером и его долго держали в тесном вахтенном «конверте». Это была уже не свобода, но еще и не «зона». Шел дождь со снегом и, продуваемые северным ветром, за три часа все промокли до нитки.
После очередной переклички была баня с прожаркой и такой долгожданный этапный барак. Дальше, неделя отдыха на карантине.
После разбивки этапа нас распределили по отрядам. я написал домой и сообщил адрес колонии. Как вновь прибывшему мне было положено длительное свидание и две передачи. Вещевая и продуктовая.
Решил отправить домой свой гардероб. «Работа», за которую меня судили, была «представительская» и одежда на мне во время ареста тому соответствовала всецело и с избытком. Все вещи были от лучших европейских дизайнеров и их стоило сберечь до лучших времен.
Особенно выделялся темно-синий, двубортный шерстяной костюм. В нем не стыдно было бы показаться и на Канском кинофестивале.
На пересыльной тюрьме я за десять пачек махорки выменял потрепанную лагерную робу и ватник. А свои вещи, в которых был арестован, предусмотрительно сложил в сшитый из тюремной «матрасовки» походный баул. Так что они были, как с иголочки.