Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства
Шрифт:
Первоначальная концепция фронтира Фредерика Джексона Тёрнера была подхвачена в сотнях книг и статей, нашла применение в контексте интеллектуальной истории, была детально уточнена представителями неотёрнерианства, принципиально поставлена под вопрос его критиками, прагматически адаптирована для выявления специфических проблем в работах многочисленных историков. Идея национального американского прошлого, связанная с понятием, введенным в оборот Тёрнером, наложила глубокий отпечаток на американское самосознание – даже там, где имя самого историка было неизвестно. Миф фронтира имеет собственную историю 9 . Оригинальность Тёрнера заключалась в том, что он разработал концепцию, которая равным образом могла использоваться как научная категория и подходила в качестве ключа для понимания особенностей исторической судьбы США. Для Тёрнера миграция американского населения на Запад и заселение этих территорий, с существовавшей там низкой плотностью населения, были ключевым фактором американской истории XIX века. Вместе с продвижением фронтира «цивилизация» проникала в пространство девственной природы. В ситуации, когда эта целина уже была заселена местными жителями, фронтир оказывался зоной контакта людей, находящихся на разных «ступенях эволюции» человеческого общества. Фронтир не только двигался географически, но и открывал пространство для социальной мобильности. Люди, проходящие через фронтир (transfrontiersmen), и члены их семей могли достичь материальных выгод в процессе трудной и опасной жизни первопроходцев, проходящей в борьбе с окружающей природой и коренным населением. Они были кузнецами собственного счастья и одновременно строителями общества нового типа. Это общество
9
Выдающуюся роль здесь играют многочисленные публикации Ричарда Слоткина.
Тёрнер, будучи наблюдательным и педантичным исследователем, создал классификацию нескольких типов границы. Его сторонники позже максимально развили эту классификацию, как это часто происходит с созданными когда-то моделями. Это была попытка приспособить некую общую базовую концепцию к бесконечному многообразию исторических явлений и форм. Один из наиболее успешных неотёрнерианцев, Рэй Аллен Биллингтон, различал в своей модели фронтира шесть последовательно следующих друг за другом «зон» и «сдвигов» при проникновении на неосвоенные территории. По этой модели, первыми приходят торговцы мехами, затем скотоводы, третьими – добытчики полезных ископаемых, четвертыми – фермеры-первопроходцы, за ними появляются фермеры, оснащенные более совершенными сельскохозяйственными орудиями, и, наконец, первые урбанизаторы, строители городов, которые завершают процесс освоения фронтира и создают стабильное городское сообщество 10 . Критики сомневались в верности данной последовательности, находя ее излишне идеализированной, игнорирующей военно-политические аспекты процесса, и размышляли, что именно скрывается за терминами «открытие» и «завершение» отдельно взятого фронтира. Сам Тёрнер не настаивал на абсолютной точности определений. Новейшие исследования в этой области, взяв за основу тёрнеровскую динамику, внесли одну значительную поправку: вместо четко прочерченной линии фронтира, проходящей между «цивилизацией» и «целиной», они ввели в оборот представление о «контактной зоне», хотя и не смогли до сих пор выработать четкое, приемлемое для широкого круга исследователей определение.
10
Billington, 1949, 3–7.
Некоторые исследователи, расходящиеся с тёрнеровским трактованием фронтира, подчеркивают его активный характер. Важнейший представитель этого течения – Уолтер Прескотт Уэбб, который при взгляде на всеобщую мировую историю выделяет в качестве особенности то, что фронтир носит развивающийся органический характер, а именно обладает способностью трансформировать все входившее с ним в контакт 11 . Эту идею подхватил Иммануил Валлерстайн, развивая собственную концепцию инкорпорации периферийных областей в динамически изменяющуюся мир-систему. Еще один исследователь, Алистер Хеннесси, описал в своем выдающемся аналитическом эссе сумму процессов, происходивших во всех фронтирах, не иначе как «историю экспансии европейского капитализма в неевропейские области мира». С его точки зрения, это было необратимое распространение товарно-денежных отношений и европейских представлений о частной собственности на заокеанские пространства и территории бесконечных пространств, включая прерии Канады, Великие равнины на Западе США, пампасы Аргентины, южноафриканские вельды, российские и среднеазиатские степи и районы австралийского аутбэка 12 . Уильям Харди Макнилл, крупный специалист в области анализа мировой истории, применил концепцию Тёрнера к Евразии и при этом поднял на щит важный для самого Тёрнера мотив свободы. Макнилл видел фронтир двояким, амбивалентным. С одной стороны, это была четкая граница политического и культурного толка, но с другой стороны – пространство со степенью свободы, недоступной в жестко структурированном обществе стабильно заселенных центральных зон. Примером тому служит положение евреев, часто селившихся на пограничных территориях, где они могли рассчитывать на относительно благонадежное существование в отличие от более устоявшихся условий центра 13 .
11
Webb, 1964. Впервые книга была опубликована в 1952 году.
12
Hennessy, 1978, 22, 144; один из последователей: Toennes, 1998. Удачно разработан этот тезис и в исследовании: Cronon, 1983.
13
McNeill, 1964.
Следует ли рассматривать фронтир как некую ограниченную в пространстве территорию, отмеченную на карте? Или все же надо учитывать его специфику как особенное стечение социальных обстоятельств? С учетом этих аспектов довольно широкое, но не критически расплывчатое определение может звучать так 14 : фронтир – это особый тип ситуации широкомасштабного, то есть не только регионального, текущего контакта, в ходе которого на некоторой конкретной территории взаимодействуют по меньшей мере два сообщества различного этнического происхождения и разной культурной ориентации, действуя большей частью в условиях угрозы насилия или его применения, причем взаимоотношения этих сообществ не подчиняются некоему единому, вышестоящему государственно-правовому регулированию. Одно из этих сообществ выступает в роли захватчика. Основной интерес членов общества завоевателей заключается в присвоении и эксплуатации территории и (или) ее природных ресурсов.
14
Важные импульсы в этой связи: Lamar H., Thompson L. Comparative Frontier History // Idem, 1981, 3–13, в особенности 7f.; Marx, 2003; Nugent W. Comparing Wests and Frontiers // Milner et al., 1994, 803–833; Hennessy, 1978; Careless, 1989, 40.
Специфично для фронтиров то, что они являются результатом внешнего давления, которое носит характер в первую очередь частной инициативы и только во вторую может пользоваться поддержкой со стороны отдельных правительственных структур или империалистического государства в целом. Переселенец – это и не солдат, и не служащий. Для фронтира характерно состояние неустойчивости и высокой социальной нестабильности, которое порой может быть крайне затяжным. На начальном этапе контакта в ситуации фронтира друг другу противостоят как минимум два локальных сообщества (frontier societies), каждое из которых по-своему включено в инициированный извне процесс преобразования. В редких случаях «инклюзивного фронтира» (inclusive frontier) они проникают друг в друга, создавая смешанное (этнически расслоенное) общество, которое по причине своей «метизации» (metissage) существует в «подполье» господствующего белого протестантского общества, как это наблюдается прежде всего в Северной Америке 15 . Как правило, состояние нестабильного равновесия в определенный момент нарушается с ущербом для одной из сторон конфликта, которая в результате исключается из закрепляющегося (модернизирующего) социального контекста более сильного коллектива, что ведет за собой ограничение в правах и даже изгнание представителей слабой стороны. Промежуточной стадией на этом пути является экономическая зависимость слабой стороны от более сильной. В то время как пространства фронтиров были местом зарождения коммуникаций, например посредством развития пиджин-языков, и к тому же открывали возможности для обострения специфического культурного самосознания, главные направления конфликтов лежали не в культурной
15
Точка зрения «общей истории» (shared history) убедительно представлена в книге: West, 1998, здесь 13: «Фронтир никогда не служил размежеванию вещей. Здесь они существовали совместно» («The frontier never separated things. It brought things together»). Противоположный взгляд на фронтиры глобализированного мира как потенциально опасной ничейной территории содержится в исследовании: Bauman, 2002, 90–94.
Со стороны захватчиков применялись три основных обоснования их действий, взятые, в каждом конкретном случае, либо по отдельности, либо в комбинации друг с другом:
• право победителя, позволяющее объявить недействительными какие-либо существовавшие ранее права собственности;
• доктрина «ничьей земли» (terra nullius), излюбленная уже среди пуритан XVII века, которые рассматривали земли, населенные охотниками, собирателями плодов или скотоводами, в качестве «бесхозных» и поэтому подлежащих освоению и окультуриванию;
• представление о необходимости цивилизационной миссии по отношению к «дикарям», возникающее, как правило, задним числом в виде вторичной идеологической надстройки.
Несмотря на то что понятие «фронтир» сегодня широко применяется во всех мыслимых и немыслимых ситуациях, отсылающих к духу предпринимательства и инноваций, историческим ситуациям фронтиров сопутствовала аура выхода из домодерного состояния. Как только некая область, в которой имела место ситуация фронтира, присоединялась к крупным техническим макросистемам модерна, она быстро теряла фронтирный характер. Покорение дикой природы в таких областях тоже вскоре перетекало в стадию эксплуатации природных ресурсов в крупных масштабах. Так, появление железных дорог нарушило состояние неустойчивого равновесия не только на Западе США. Фронтиры, таким образом, представляют собой социальную ситуацию специфического толка, которая по своей сути относится к переходному периоду, предшествующему появлению паровоза и пулемета.
Как взаимосвязаны фронтир и империя? 16 Аргументация здесь должна быть преимущественно пространственная. Национальные государства никогда не имели на своих границах фронтиров. По завершении первой фазы завоевания территории фронтиры могли продолжать свое существование, только если, во-первых, не были установлены четкие территориальные границы, а во-вторых, государственность находилась в зачаточном состоянии и в ее системе существовали пробелы. С позиции фронтира «государство» находится относительно далеко. Границы империй, как правило, были фронтирами, но не всегда. Как только империи прекращали свое расширение, фронтиры, там, где они еще сохранялись, становились не зонами возможного втягивания территорий в тело империи, а прежде всего открытыми флангами, слабо защищенными от внешних угроз. Они воспринимались скорее как неуправляемые или бесконтрольные территории, находящиеся за чертой защитного периметра; как земли, простирающиеся за последним защитным дозором, из глубины которых могли внезапно появиться партизаны и вооруженные наездники. В Британской империи XIX века северо-западная граница Индии была такой невралгической зоной в линии защиты империи, требующей особых форм ведения войны, как, например, горные войска, состоящие из легковооруженной армии, способной воевать в труднодоступной местности. Приграничные войны подобного типа вынуждены были вести российские войска на Кавказе и французские – в Алжире 17 . В отличие от фронтира на северо-западе Индии на ее северной границе подобных пробелов, угрожающих безопасности, не существовало. Это была настоящая государственная граница (border), а не фронтир (frontier). Ее линия была согласована с соседними государствами и подробно описана в договорах 18 . Границы, протянутые во множестве колонизированных местностей Африки или Юго-Восточной Азии, были также согласованы между европейскими завоевателями, с официальной точки зрения они являлись границами (border). На месте, однако, они оказывали лишь слабое влияние, так что политическая география согласованных границ колониального влияния часто накладывалась на реальную географию «живых» фронтиров. Подобная ситуация нередко возникала в контактной области между жителями высокогорья и долин, часть усугубляясь по причине религиозных различий.
16
Ср. также размышления автора книги: Maier, 2006,78–111; в частности, по поводу типологии фронтиров 99f.
17
Moreman, 1998, 24–31 et passim.
18
Mehra, 1992.
Там, где, используя современную терминологию, две или более колониальные державы спорили из-за государственной принадлежности территорий, следует говорить не о фронтире, а о «пограничных территориях». Согласно определению, предложенному учеником Тёрнера Гербертом Болтоном, они представляют собой «спорные пространства на границах между сферами колониального влияния» 19 . На таких пограничных территориях коренные народы имели иные возможности действия, отличающиеся от ситуации фронтира, поскольку они могли до определенной степени с выгодой для себя противопоставлять интересы конкурирующих захватчиков друг другу и постоянно пересекать границы. Ситуация, при которой между колонизаторами еще не было достигнуто единство, могла идти на пользу местным жителям. Но после однозначного установления государственных границ коренное население – в экстремальных случаях – могло быть депортировано или колониальные державы договаривались о двухстороннем переселении (так, например, произошло в XVIII веке вдоль границы между Российской империей и Китаем эпохи Цин).
19
Adelman, Aron, 1999, 816; несколько иное применение этого понятия встречается у: Baud, Schendel, 1997, 216.
Иногда фронтиры были необходимы империям, иногда – навязаны им внешними силами. Отношения колониальных центров к фронтирам всегда было амбивалентным. Фронтиры испытывали постоянную турбулентность и поэтому, несомненно, представляли собой постоянную угрозу тому, что после фазы покорения территорий колониальным центром было важнее всего прочего, – спокойствию и порядку. Частные вооруженные силы пионеров-колонистов потенциально угрожали монополии на насилие, к сохранению которой стремилось каждое (модерное) колониальное государство. Состояние фронтира могло сохраняться на предельных рубежах империи лишь некоторое время, пока там господствовала переходная ситуация еще не имперского или уже не имперского порядка. Империи могли дольше мириться с присутствием фронтирных сообществ на своих территориях, чем национальные государства, которые терпели такое присутствие, только если их принуждали к этому условия окружающей природной среды. Следовательно, идея империи не могла быть реализована во фронтирах в чистом виде, и они были прежде всего аномалией, с которой приходилось считаться. Обобщая, можно сказать, что поселенческий колониализм и империи – это две совершенно разные вещи. С точки зрения имперских властей, переселенец, если он не являлся вооруженным фермером, внедренным на слабозащищенном рубеже, представлял собой противоречивое явление. С одной стороны, это был «идеальный сообщник» (Рональд Робинсон) 20 , с другой стороны – источник политических волнений. Примеры тому многочисленны: от испанских конкистадоров с их американскими рабами и землевладениями до господствующей белой элиты Южной Родезии, которая в 1965 году в одностороннем порядке объявила независимость от империи.
20
Ср. версию его теории империализма: Ronald Robinson. The Excentric Idea of Imperialism, With or Without Empire // Mommsen, Osterhammel, 1986, 276–289, здесь 273–276.