Преодоление. Повесть о Василии Шелгунове
Шрифт:
Николай Валериапович Муравьев — внучатый племянник вешателя. Родился в 1850 году. В детстве дружил с Сонечкой Перовской, она спасла его от гибели, вытащив из пруда. Став крупным юристом, выступал государственным обвинителем по делу первомартовцев и добился им смертного приговора, в том числе и Софье Перовской. Затем снова прокурорствовал в процессе народовольцев (Александр Михайлов, Клеточников, Колодкевич, Фроленко и другие) — опять приговор: смертная казнь и бессрочная каторга… В 1891–1892 годах — обер-прокурор уголовного кассационного департамента; в этом качестве вполне мог встречаться
Идет всеподданнейший доклад. Секретные, сугубо секретные дела, не подлежащие оглашению. Шелестят листы превосходной бумаги. Ко всякому документу — краткое резюме. Государь милостиво кивает: быть по сему… Кто знает, задержалось ли хоть на секунду его внимание на фамилии, которую не помнить Николай II не мог: Ульянов…
«Секретно. Господину министру внутренних дел.
Государь император, по всеподданнейшему докладу моему обстоятельств дела… обвиняемых в государственном преступлении, в 29 день января 1897 года Высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дознание административным порядком, с тем чтобы:
1) Выслать под гласный надзор полиции: а) в Восточную Сибирь Петра Запорожца на пять лет, а Анатолия Ванеева, Глеба Кржижановского, Василия Старкова, Якова Ляховского, Владимира Ульянова, Юлия Цедербаума, Пантелеймона Лепешинского на три года каждого и б) в Архангельскую губернию Павла Романенко, Александра Малченко, Елизавету Агринскую, Веру Сибилеву, Евгения Богатырева, Николая Иванова, Никиту Меркулова, Василия Шелгунова, Николая Рядова в Василия Антушевского на три года каждого…
Министр юстиции статс-секретарь Муравьев».
«Если… самодержавие возможно только при совершенной безгласности общества или постоянном воздействии якобы временного положения об усиленной охране — дело его проиграно: оно само роет себе могилу, раньше или позже, но во всяком случае в недалеком будущем падет под напором живых общественных сил». — «Открытое письмо Николаю II земских представителей от 19 января 1895 г.» — ответ на речь императора от 17 января, где говорилось о бессмысленных мечтаниях.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
29 сентября 1906 года. Суббота
Знаменитый офтальмолог, доктор, профессор Военно-медицинской академии, член Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова, действительный статский советник «и прочая, и прочая, и прочая» был невысоким, упругим толстяком, от него пахло пряным соусом, вином и духами, он бегал по кабинету, как резвое, хотя и громоздкое дитя, и говорил, говорил, говорил, словно перед большой аудиторией, перед коллегами, точно и не было у его превосходительства прочих забот, нежели пользовать вполне заурядного пациента и выговариваться перед ним.
Эту аудиенцию у профессора устроила Александра Михайловна Калмыкова. Светило оказалось и добродушным, и демократичным. Осмотр завершил быстро, пациент сидел на диване, а доктор бегал, волоча за собой клуб сигарного дыма, натыкался круглым брюшком на стулья, чертыхался и говорил, говорил, делая паузы лишь для очередной затяжки сигарой, говорил, будто вырвался из одиночки он, а не Шелгунов. То, что профессор толст, невысок,
Действительный статский походя обругал правительство: в России один врач — на шесть тысяч душ, да и то в городах преимущественно. А на окраинах империи инородцы — те медицинской помощи, по сути, вообще лишены. Больниц мало и держатся лишь благодаря земствам. Эпидемии, хронические заболевания уносят в могилу или невозвратно калечат миллионы… «Взять хотя бы, милостивый государь мой, офтальмологию. Еще в минувшем веке подсчитано, что половину тех, кому грозила слепота, можно было излечить. А на деле? Из сотни тысяч жителей в Голландии слепых — сорок четыре, в Пруссии — восемьдесят, в американских Штатах — около сотни, а у нас — двести! Из каждой тысячи — двое незрячих, помыслить страшно!»
«Подумать страшно, да, — размышлял Василий, — а быть слепым каково?» Доктор произнес что-то успокоительное, а после заявил: «Будемте мужчинами… Если бы вовремя обратились к хорошему врачу, избавились бы от вашей глаукомы, а теперь дело непоправимое, милостивый государь мой…»
…Говорят, примерно девяносто процентов сведений об окружающем человек получает посредством зрения. Глухой может читать, пользоваться слуховым аппаратом, общаться перепиской. Немой слышит и видит, для разговоров у него — специальная азбука. Глаза же не заменить ничем. Попробуйте закрыть их повязкой, прожить единственный день хотя бы… Попробуйте спросить безрукого или безногого — согласился бы он, свершись чудо, вернуть себе конечности ценою лишения глаз? Наверняка отказался бы…
Слепой настолько неполноценен, что в разное время его права ограничивались почти повсюду. Он признавался недееспособным. В средние века имущество незрячего при его жизни переходило к наследникам, безглазому запрещалось занимать любые должности.
Они — беспомощны и практически бездеятельны. Правда, плетут корзины и рыбацкие сети, обучаются, даже не имея слуха, игре на музыкальных инструментах, из жалости зовут играть в публичных домах, на деревенских свадьбах; из жалости, даже когда не просят, суют милостыню… Правда, — чего только не сыщешь в истории! — известны примеры, когда незрячие великим упорством добивались немалого. Англичанин Николь Саундерсон, потерявший зрение в годовалом возрасте, изобрел впоследствии счетную машину, решал сложнейшие задачи, стал профессором. Некий Иоганн Кни предпринял кругосветное путешествие — один, без провожатых! — и выпустил книгу дорожных дневников. Австриячка Парадиз на стыке XVIII и XIX веков придумала в помощь таким же обездоленным, как сама, аппараты для чтения, письма и набора нот. Лишенный света учитель Брайль создал азбуку с выпуклыми знаками, ею, видимо, еще долго будет пользоваться незрячая часть человечества.
Но эти примеры единичны. Большинство же становились обузою для общества и для самих себя. Беспомощными. Погруженными в собственные переживания и беду. Кто их осудит: беда и в самом деле страшная… Далеко не всякому дано ее преодолеть…
…Постукивая железной палочкой, иду по Невскому и слышу, ощущаю, как передо мною расступаются, освобождая дорогу.
Жить во тьме трудно, ох как трудно. И все-таки можно.
Торричелли говорил, что природа боится пустоты… Поэтому она восполняет одно другим, добавлю я к словам ученого. Того, что потеряно, не вернешь. Но чем дольше живешь без зрения, тем острее делаются прочие твои чувства.