Прерванная дружба
Шрифт:
– Очень хорошо. Мне давно уже хотелось взглянуть на вашу коллекцию. Я приду часов в двенадцать, только… – Рене умолк.
– Да?
– Случилось что-нибудь неприятное? Феликс поднял брови.
– Со мной? Нет, со мной теперь ничего неприятного не случается.
Тем не менее, приехав в полдень к Феликсу, Рене был готов к самому худшему.
– Что происходило с вами вчера вечером? – спросил он, внезапно оторвавшись от созерцания развешанных на стене стрел, палиц и духовых трубок.
– Со мной?
– Да, с вами. Я был в ужасе, видя,
– Мне тоже так показалось, – тихо ответил Феликс.
– Феликс? Неужели…
– Нет, нет, кажется всё обошлось. Я попал в пути под дождь, насквозь промок и несколько часов не мог обсушиться. Вчера перед вашим приходом я рассказал об этом Маршану, и он поднял такую панику, что совсем меня перепугал. Он считает, что достаточно одной серьёзной простуды, и все может возобновиться. Я не хотел, чтобы вы об этом узнали.
– А Леру вы показывались?
– Я только что получил от него записку. Он пишет, что вчера поздно вечером к нему заходил Маршан и сегодня утром он ко мне заглянет. Смешно, право, как они оба любят поднимать шум из-за пустяков. Волноваться-то ведь совсем нечего… Все бы давно уже началось…
– Вы уверены?
– Я уверен, что я жалкий трус, а Маршану лучше бы помолчать, – свирепо отрезал Феликс.
– Феликс! Почему же вы не сказали мне вчера?
– Зачем? Чтобы вы отправились ко мне домой и провели перед поездкой в-весёленькую ночку, шагая по комнате? Из-за того что я трус, вы должны лишаться сна? Вот и Леру, это его звонок. Только бы он сдержал свои чувства. Эти доктора до смешного мягкосердечны. Казалось бы, они-то уж достаточно всего нагляделись и могли привыкнуть… Здравствуйте, доктор! Как только Маршану не стыдно б-беспокоить вас по пустякам! Уверяю вас, я здоров как бык. Нет. Рене, не уходите.
Тщательно осмотрев и расспросив Феликса, Леру уселся в кресло и, победоносно улыбаясь, оглядел друзей.
– Великолепно! Ни одного зловещего симптома. Промокни вы так год назад, последствия наверняка были бы серьёзными. Позвольте, сколько же времени прошло с последнего сильного приступа? Года три? Ответил Рене:
– Последний тяжёлый приступ был три с половиной года тому назад. После него было несколько лёгких приступов, но с тех пор как мы уехали с Амазонки – ни одного.
– Мне кажется, – сказал Леру, – я могу с уверенностью сказать, что болезнь прошла.
Феликс молча взял сигару и стал вертеть её между пальцами.
– Так вы считаете, что он уже совершенно вне опасности? – спросил Рене. – И приступы никогда больше не повторятся?
– Если только что-нибудь не вызовет болезнь снова. Здоровье его никогда уж не будет особенно крепким. Имейте в виду, – резко повернулся он к Феликсу, – экспедиции в тропики и сражения вам противопоказаны. А в остальном, если исключить кораблекрушение, – вы в такой же безопасности, как и все мы. Будьте благоразумны и не подвергайте свой организм новым встряскам. В
Феликс сунул сигару в рот и медленно закурил с видом человека, которому рассказали что-то очень смешное.
– Н-неужели? До чего же любит пошутить над нами господь бог! Всегда чем-нибудь удивит! А это что-то совсем новенькое, – все другое, наверное, н-немного п-приелось. Премного вам благодарен. Действительно, нельзя меня не поздравить, не так ли? Да, да. Я знаю, что вы страшно заняты, доктор. Не смею вас больше задерживать!
Едва за доктором захлопнулась дверь, Риварес в бешенстве повернулся к Рене. Внезапно его начало трясти.
– А, чтоб вас, Рене… Уходите! Оставьте меня хоть на минуту… Чёрт бы побрал Леру и его поздравления!
Необычайным напряжением воли он взял себя в руки и стал сыпать словами:
– Вы помните, Рене, как в долине Пастасы Маршан внушал мне, что для спасения души полезно кричать, когда дела обстоят плохо? Но всякий совет можно дополнить. Вот сейчас я поднимаю немыслимый шум, когда знаю, что всё в порядке. Не совсем логично, не правда ли?
На губах Рене появилась чуть заметная улыбка. Он понял, что в эту минуту лучшим доказательством дружбы будет какая-нибудь длинная тирада.
– Мне редко выпадает честь понимать ваши действия, – сказал он, – но однажды я свалял страшного' дурака, потому что то, чего я боялся, не случилось. И как ни странно, я испытывал не чувство облегчения, а досаду: меня бесило, что я целый день набирался храбрости, а она мне так и не понадобилась.
Рене не объяснил, чего именно он боялся, и Феликс, уже вполне овладевший собой, бросив взгляд на Рене, подумал: «Что-нибудь с его сестричкой. Интересно, что чувствуешь, когда тебя так любят?»
Реие заговорил, оборвав его размышления:
– Между прочим, вам не кажется, что вы были жестоки с беднягой Леру?
– С Леру? Что вы имеете в виду?
– Да вы просто огорошили его своим богохульством, а ведь вам известно, как много значат для него всякие условности.
– Мне хотелось отделаться от него.
– Я знаю. Но всё равно, не надо говорить такие вещи людям, которые их не понимают. Кто знает вас ближе, тот быстро к ним привыкает, но вначале меня это тоже огорчало.
– Вас? Пожалуй. Вы же питали ко мне слабость.
– А Леру. по словам Маршана, вас чуть ли не боготворит. Неужели для вас это новость? Несмотря на весь ваш ум, вы порой бываете удивительно недогадливы.
– Да я с ним едва знаком! Только лечусь у него.
– Что из того… Вряд ли вы очень коротко знакомы с вашей квартирной хозяйкой, но мне рассказывали, что она горько плакала, когда вы уехали в Лондон. А её сынишка, который чистит вам ботинки, бережёт монетку, полученную от вас в Новый год, и не хочет её тратить. А как по-вашему, почему в кафе Преньи меня обслуживают лучше других? Да потому, что кельнеры обожают вас, а Бертильону вздумалось сказать им, что я ваш друг.