Прерванный рейс
Шрифт:
Преступление могло быть совершено только в то время, когда я находился в каюте и смотрел фильм, примерно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью. В эти полчаса на «Онеге» находился весь экипаж, кроме Маврухина, и еще гости: Карен Забелина и ее сестра Мария, она же Машутка. Список лиц, не имеющих абсолютного алиби, выглядел бы так:
1. Валера Петровский. Выходил из каюты и отсутствовал в течение четырех-пяти минут.
2. Карен. Никто не знает, действительно ли она была на камбузе, где стоит холодильник.
3. Иван Захарович. Оставался в каюте
4. Леша Крученых. Якобы был в машинном отделении, но увидели его только около одиннадцати.
5. Ленчик. Нет достоверных свидетелей, что он сидел в рубке все эти полчаса.
6. Вася Ложко. Находился в своей каюте, но мог оставить ее на минуту.
7. Машутка. Вышла на палубу одна, как только Карен спустилась в камбуз.
8. Стасик Прошкус. Неизвестно, действительно ли все это время он ремонтировал душ.
9. Я. Оставался в каюте один, пока отсутствовал Валера Петровский. Мог выйти и вернуться незамеченным.
Из этого идиотского списка я тут же исключил несколько лиц. Себя — на основании полного доверия к показаниям. Ивана Захаровича — в его распоряжении было слишком мало времени, не более двух минут. Даже спринтер не успел бы добежать до «Ладоги» и вернуться обратно. По этой же причине я высвободил из суживающегося «замкнутого круга» Васю Ложко. В течение всего вечера он самоотверженно крутил приемник и мог покинуть каюту не более чем на минуту. Карен и Машутку также следовало исключить —. ни та, ни другая не могли бы нанести такого сильного удара.
В списке оставались четверо, Валера, Крученых, Ленчик и «боцман» Прошкус. У каждого было достаточно времени, чтобы встретить Маврухина у «Ладоги» и вернуться. Но… все они были славными ребятами, честными, открытыми.
Я перевернул пластинку — теперь звучало скерцо — и закурил еще одну сигарету. Шиковец спрашивал, не заметил ли я чего-либо подозрительного в те злополучные полчаса. Я ответил «нет», потому что не хотел болтать обо всех мимолетных впечатлениях, но про себя отметил три детали: 1) Карен незадолго до убийства говорила о злых предчувствиях; 2) «боцман» вдруг взялся чинить душ и вышел на палубу мокрым, как будто только что искупался в заливе; 3) Леша Крученых провел весь вечер в машинном отделении, вместо того чтобы отправиться, скажем, в Клуб моряков на танцы.
Впрочем, поведение «подозреваемых» легко находило объяснение: Карен думала о сестре и ее взаимоотношениях с «Отелло»; Стасик Прошкус одержим манией искоренения недостатков — к счастью, только в масштабах теплохода; что касается славного Леши, то он на днях пережил личную драму, его девушка увлеклась подводником в черной пилотке, и поммеху не с кем было танцевать калипсо…
Я выключил проигрыватель. Кабинетное расследование не удавалось. Нужно было отправляться на «Онегу».
5
«Онега» встретила меня тишиной и светом. Горели все огни на палубе — запоздалая реакция на ночную трагедию. Команда собралась в прикамбузной комнатушке,
Сегодня все тарелки оставались нетронутыми, но «боцман» не ворчал. Валера сердито посматривал на Ленчика сквозь свои телескопы. Видно, я прервал какой-то напряженный разговор.
— О чем вы? — спросил я у Валеры.
— Да вот… Ленчик! Если бы стоял на вахте как следует, может, заметил бы, как свалился Маврухин.
— Неужели ты ничего не слышал? — спросил Ложко.
— Услышишь, когда ты крутишь свои джазы, — ответил Ленчик. — А наверху Карен и Машутка стрекочут.
— Прекратить болтовню, — сказал Кэп. — Милиция достаточно расспрашивала. Сказано: несчастный случай произошел по вине самого Маврухина.
Экипаж «Онеги» примолк, но тут сам Ленчик решил перейти в наступление:
— Мне не видно было, что за кормой, а у вас там из каюты кто-то выходил: дверь хлопнула. Почему же он ничего не заметил?
— Кто он?
— Я, наверно, — сказал «боцман». — Выходил в душ, а там труба лопнула, пришлось изоляцией обматывать. Но Маврухина не видно было, не слышно.
У «боцмана» в минуту волнения еще резче обозначился литовский акцент. Он нервно помахивал уполовником.
— Вот уж три дня прошло, а не верится, что его нет, — сказал «боцман».
Вася Ложко кивнул головой. Лихой чуб коснулся стола. Вася — простой русский Аполлон, как однажды определила острая на язычок Карен. У механика классическая внешность первого деревенского ухажера. Эдакий ясноглазый малый, в меру добродушный, в меру хитрый, с чуть вздернутым носом. Вдобавок ко всему Вася, истый волгарь, окал и сыпал пословицами.
— От смерти не посторонишься, косую не обойдешь, — сказал Вася. — Что уж тут… А я его как раз встретил накануне на площади Марата. Стоит, газету читает. Тронул за плечо: чего, мол, тут? «Так, — говорит, — гуляю по городу».
— У него на площади Марата знакомая жила какая-то. Люда, что ли, — вмешался я в разговор.
Разумеется, никакой Люды я не знал.
— Да нет, — тут же возразил Леша. — Не Люда, а Клава, и не на площади Марата, а на улице Самоварникова. В том районе у Маврухина не было знакомых.
Разговор получился любопытный. Однако мыслитель Валера неожиданно дал мне подножку и вернулся к общей философской теме.
— Первый же час нашей жизни укоротил ее, — сказал он, цитируя кого-то из стоиков.
«Боцман» приоткрыл рот, и я понял, что сейчас последует «все там будем» или «от судьбы никто не уйдет».
— Недаром Карен говорила, что у нее плохие предчувствия, — сказал я. — Бывает так перед несчастьем! За день как Маврухину свалиться и тоже около одиннадцати — я на палубе был — вдруг слышу: словно кто-то зовет. Тоненько: «Маврухин, а Маврухин!» Сверху, с мостика. Посветил — никого нет. Только выключил, снова: «Маврухин, Маврухин!»