Преследуя Аделин
Шрифт:
Но больше записей нет, однако я замечаю кое-что странное.
Из корешка дневника торчит зазубренный край бумаги. Я провожу по нему пальцами. Из дневника вырвали страницу.
Неужели она успела записать что-то важное, но решила, что лучше не рисковать тем, что об этом может кто-то узнать? В этих трех книгах полно противоречивых вещей, измен и секса. А главное, они полны любви к мужчине, который преследовал ее.
Я поднимаю голову, глядя перед собой невидящим взглядом.
Когда мама уходила, она уходила с надеждой, что я прислушаюсь к ее совету и съеду из
Была ли у бабушки какая-то нездоровая привязанность к поместью? Возможно. Но если этот дом так много для нее значил, то мне кажется неправильным отказываться от него. Даже если это означает, что у меня тоже есть эта нездоровая привязанность.
И сейчас это решение только укрепляется. Эта книга никак не могла оказаться на полу. Но это произошло. И я не знаю, было ли это делом рук бабушки или Джиджи, но кто-то явно хотел, чтобы я прочитала эти записи.
Они хотят, чтобы я нашла того, кто убил Джиджи? Боже, даже представить себе не могу, как сложно было раскрывать убийства в сороковые с теми неважными технологиями, которые тогда были. Неужели ее убийца еще жив?
А может, это не имеет значения, жив он или нет. Может, Джиджи хочет восстановить справедливость за свое убийство и разоблачить человека, который слишком рано оборвал ее жизнь – живого или мертвого.
Я делаю дрожащий выдох, мои пальцы обводят четыре пугающих слова.
«Он пришел за мной».
– Объясни мне, пожалуйста, еще раз, почему ты заставляешь меня взламывать базу данных полиции, чтобы посмотреть на фотографии твоей убитой бабушки? – спрашивает Дайя, сидя рядом со мной, ее пальцы замерли над мышкой.
У меня возникает искушение протянуть руку и надавить на ее палец сверху, чтобы она наконец нажала на эту чертову кнопку. Как только это произойдет, на экране откроются материалы по делу Джиджи.
Я вздыхаю.
– Я уже говорила тебе. Ее убили. И я думаю, что знаю, кто это сделал, просто… Ну, я не знаю о нем ничего, кроме его имени и того факта, что он ее преследовал.
Дайя смотрит на меня, но в конечном итоге сдается. Она кликает мышкой – наконец-то – и открывает фотографии с места убийства Джиджи.
Они выглядят довольно тревожно. Джиджи обнаружили в ее постели, с перерезанным горлом и сигаретным ожогом на запястье. Из-за недостаточного количества улик убийца так и не был найден.
Многие обвиняли в этом полицейских, приехавших на вызов, ссылаясь на то, что те затоптали все следы на месте преступления. Улики были либо утеряны, либо испорчены полицией, однако в конечном итоге никто так и не понес за это ответственность.
Дайя перелистывает фотографии, каждая из которых тревожнее предыдущей. Фотографии раны на шее крупным планом. Ожога на запястье. Лица Джиджи, застывшего в страхе, с мертвыми глазами, уставившимися в камеру. И ее фирменная помада, размазанная по щеке.
Я сглатываю, это зрелище резко контрастирует с фотографией, на которой она была в безопасности. С ее широким, улыбающимся
Кто бы ее ни убил, он сильно испугал ее. В моем затылке шевелится неприятное предчувствие. Судя по записям Джиджи, ее преследователь никогда не пугал ее. На самом деле он, похоже, делал прямо противоположное.
Я выбрасываю эту мысль из головы. Он был одержим ею, и незадолго до ее смерти в дневнике было несколько заметок, в которых она упоминала, что они не ладили из-за его ревности к ее мужу.
Его одержимость, должно быть, имела смертельно опасный характер.
Затем Дайя переходит к полицейским отчетам. Не только тем, что были преданы огласке, но и материалам расследования, которые являлись конфиденциальными.
Формально расследование все еще открыто. Просто оно зашло в тупик.
Мы не спеша читаем документы, но в итоге единственное, что мы выясняем, – это время смерти и тот факт, что Джиджи сопротивлялась, и сопротивлялась изо всех сил.
Моего прадеда, Джона, сразу исключили из числа подозреваемых, так как несколько свидетелей видели его в продуктовом во время убийства.
Я закусываю губу, эта мысль вызывает чувство вины, но я не могу не думать об этом.
Что, если он все же был сообщником?
Я отметаю эту догадку. Нет. Быть того не может. Мой прадед любил Джиджи, несмотря на то, что их брак трещал по швам.
Это наверняка был ее преследователь.
Это самое очевидное объяснение. Преследователь завоевал доверие Джиджи – каким-то образом – и заставил ее чувствовать себя настолько комфортно рядом с ним, что она потеряла бдительность. А затем убил ее.
– Та вырванная страница определенно должна иметь какое-то значение, – бормочу я, все больше расстраиваясь из-за отсутствия улик. Я ни за что не смогу стать детективом и заниматься подобным дерьмом каждый день.
– Может быть, ее вырвал убийца, – предполагает Дайя, бездумно прокручивая фотографии.
Я поджимаю губы, обдумывая это, но затем качаю головой.
– Нет, это не имеет смысла. Зачем ему было вырывать только одну страницу вместо того, чтобы просто избавиться от всех дневников? Они все уличающие. Был ли это преследователь или кто-либо другой, Джиджи писала, что за ней охотятся. И если это был не преследователь, то он легко бы мог свалить вину на Роналдо и покончить с этим. Кто бы это ни был, он не мог знать о дневниках. Джиджи вырвала страницу сама, прежде чем спрятать их.
Дайя кивает головой.
– Ты права. То, что находится на этой пропавшей странице, важно, но полагаться на нее мы не можем.
– Нам нужно выяснить, кто такой Роналдо, – заключаю я.
Дайя снова кивает, выглядя немного уставшей от всех этих размышлений. Не могу отрицать, что я тоже устала.
– И нам совсем не от чего отталкиваться. У нас нет никаких упоминаний о его фамилии. И он почти никак не описывается.
– У него был шрам на руке, – вспоминаю я, перебирая все упоминания о нем в дневниках Джиджи. – И он носил золотое кольцо.