Преследуя восход
Шрифт:
Я пожал плечами:
— Четыре, фигурально выражаясь. Но в действительности… — Я снова увидел усмешку Джипа, но продолжал развивать свою мысль, запихивая голову прямо в ловушку. — Ни одного, потому что это шар.
Джип покачал головой:
— Ну нет. Спроси у математиков. Как я спрашивал, когда обучался сферической навигации. Даже те, кто основательно застрял в Сердцевине, подозревают, что это не так. Шар — это концепция, она ограничивает; так что не говорят — ни одного угла, а говорят — у него их бесконечное множество. И знаешь что, Стив? Каждый из этих углов — это особое место. Место, которое существовало, будет существовать или никогда не существовало, разве что в голове людей, придумавших его. Они проглядывают, как тени, за реальными местами в этой вашей реальности, тени их прошлого, их легенд, их любви, того, чем они могли быть в прошлом и еще могут стать в будущем; они соприкасаются и перемешиваются
Я уставился на него, потеряв дар речи, но Джип продолжал негромко, нараспев говорить будто сам с собой, как человек, пережевывающий то, что знал всю жизнь, но никогда не переставал этому поражаться.
— Там, к западу от заката, к востоку от восхода луны, лежат Саргассово море и Моряцкий рай [14] , там же находится Кладбище Слонов, царство Эльдорадо и империя Пресвитера Иоанна…
— Хай Бразил? — предположил я, ибо мне снова вспомнился тот странный груз.
14
Fiddler's Green (англ.) — легендарное место, где души моряков предаются вечному веселью.
— Я был там, хорошее место; но есть и другие. Там есть все, что угодно. Богатства, красоты, опасности — все, что есть в уме и памяти людей, черт бы его побрал.
Но мысль о том грузе повлекла за собой другие воспоминания, а с ними и приступ горькой тревоги.
— Так это туда они и увезли Клэр? — Я схватил Джипа за руку. — Тогда как же мы можем надеяться ее найти, черт побери!
Джип улыбнулся, и улыбка у него получилась чуть кривая:
— Именно это мы сейчас и попробуем узнать, Стив.
Я отпустил его руку. Вместе с последними каплями дождя меня пронизало отчаяние:
— Это ты и твой распроклятый шаг вперед! Будь проклят тог день, когда я его сделал!
Джип пожал плечами:
— Это не ко мне. Я здесь потому, что ты сделал этот шаг, и даже целых три. И наверное, дело даже не в тебе. — Он тяжело опустил руку мне на плечо. — Понимаешь, Стив, здесь, в этой части города, ты скоро узнаешь, что нельзя увидеть конца вещей и предвидеть, куда тебя заведет тот или иной поступок. Но одну вещь я все же заметил: все зависит от того, как ты пришел к тому, чтобы сделать самый первый шаг. Старый Стриж — он говорит то же самое, а он-то уж по-настоящему хитрый ублюдок. Со мной это происходило медленно, шажок за шажком, можно сказать. Старый приятель по плаванию — я помогал ему иногда, а он рассказал мне все, потому как считал, что это единственный способ со мной расплатиться. А я — я все делал правильно, я бы сказал, потихоньку. Но вот ты — ты просто ворвался в эту историю в один миг — помочь человеку, которого знать не знал. А это, я бы сказал, длинный прямой шаг, и чистый к тому же, — доброе дело, и ты не должен в этом раскаиваться. Хотя бы до тех пор, пока не узнаешь, чем дело кончится. Я бы сказал даже, что с таким началом ты все сделал себе на пользу. Вот только…
Он заколебался, остановился и стал осматриваться, словно что-то искал или потерял дорогу. Но тут был лишь один-единственный поворот — далеко впереди и направо, и ни единого живого существа вокруг, кроме какой-то собаки вдалеке, желтоватой и костлявой, по-видимому, бродячей и к тому же тотчас пропавшей.
— Только? — подсказал я.
— Только что?
Но Джип внезапно широким шагом направился вперед, и мне пришлось рысцой припустить за ним. Я, задыхаясь, повторил вопрос и не отставал от Джипа, пока тот не ответил медленно и неохотно:
— Только… это все насчет того, что они так далеко забрались, в самую Сердцевину. Не могу не удивляться… ну, тому, что, может, ты вроде как и не сам сделал этот шаг, хотя он и был хорош. Что тебя могли и подловить — заманить в ловушку, так сказать. А вот это уже плохо.
Дальше мы шли в молчании. Я слышал быстрое дыхание Джипа, лоб его блестел. Мы двигались быстро, однако я видел, что раньше он даже от стремительной пробежки так не задыхался. Раз или два он оглядывался назад, в ту сторону, откуда мы шли. Я тоже смотрел и ничего не видел, но рука Джипа почти все время находилась на эфесе его палаша. Улица, на которую мы свернули, была широкой и открытой, я смутно припомнил, что как-то однажды проезжал по ней. По одну ее сторону все еще тянулись старые склады, но другая была почти очищена. Через несколько ярдов старая внушительная стена резко оборвалась, и пошла изгородь из колючей проволоки. За ней были возведены массивные ангары из рифленого
Ангар был таким же, как остальные, разве что более запущенным. Он сильно зарос и весь был засыпан мусором — чем угодно, начиная с аккуратных куч домашнего хлама, вываленного прямо через изгородь, черных пластиковых мешков, в которых, казалось, были жуткие расчлененные трупы, и кончая обломками какой-то допотопной техники. Ржавые и безликие, они поднимались вверх, как странная поросль среди моря трав, дров и пурпурного иван-чая высотой по меньшей мере в пять футов, а местами и выше, скрывавшего предательские контуры разбросанного мусора. Огромные рифленые стены ангаров представляли собой интересный контраст: один в современных пастельных тонах на кирпичном фундаменте, другой из простого гальванизированного металла пятидесятых годов — теперь ржавый, сильно заляпанный и, по-видимому, разлагавшийся снизу доверху. К этому ангару и направлялся Джип. Я по-прежнему в молчании следовал за ним, посасывая ладонь и стараясь вспомнить, когда в последний раз делал противостолбнячный укол. Даже при свежем ветре здесь ужасно смердело, но было в атмосфере этого места и нечто худшее, и Джип, по всей видимости, ощущал это так же остро, как я. В сгущавшейся темноте шелест трав звучал, как шепот голосов, и, оглянувшись назад, я увидел, как одно из пятен заколебалось на ветру, так, словно под ним что-то двигалось, все приближаясь и следуя за нами по пятам. Джип тоже увидел это, и я услышал, как дыхание со свистом вырывается из его груди; однако он продолжал свой путь.
Когда мы дошли до стены более старого ангара, Джип, похоже, собрался с силами и пошел дальше своей обычной спокойной походкой, пожалуй, даже слишком спокойной. Во многих местах даже заплаты на стенах наполовину проржавели и были покрыты новыми; то там, то тут они продолжали ржаветь и оставили зияющие рваные дыры в стенах. Рядом с одним из таких отверстий травы, казалось, росли не так густо, и расчищенное пространство было отмечено широким, похожим на шрам участком, усыпанным пеплом. Здесь Джип остановился и стал бить ногой в ржавую стену, подняв при этом неимоверный грохот.
— Вставай, Стриж! Вставай и выходи, паршивый старый паук! У тебя визитеры в гостиной!
С минуту ничего не происходило, и Джип уже собирался снова лягнуть стену, как вдруг что-то зашевелилось, заскрежетало и издало такой сухой и ржавый стон, что я решил, что ангар начал рушиться. Затем из неровной дыры, словно животное из своего логова, выкатилась сгорбившаяся фигура, в которой я распознал человека только по гриве седых волос. Его конечности стали распрямляться, напоминая при этом паучьи, и я увидел, что он облачен в допотопную и грязную черную хламиду, перевязанную на поясе куском сальной веревки, свисавшей ниже колен его мешковатых сероватых брюк. Башмаки его тоже были допотопными, с потрескавшимися подошвами, руки, которыми он загребал землю, как крот когтями, — скрюченными и натруженными. Двигаясь, он издавал шорох, как куча сухих листьев, а исходившее от него зловоние било в нос. Он слегка поднял голову, скосил на нас глаза, не глядя вверх, и весь стал воплощенная хитрость. Одним словом, бездомный бродяга, самый безнадежный из всех, каких мне приходилось встречать, и такой жалкий, что я невольно с недоверием взглянул на Джипа.
Но лицо Джипа в полумраке было бледной маской тревожного ожидания, и он предостерегающе резко помотал головой. Старик кашлянул разок, издав жуткий и жалкий скрежет, с поразительной энергией поднялся и заглянул мне прямо в глаза. Я был так потрясен, что даже отступил назад. Под слоем въевшейся грязи лицо его было твердым и квадратным, все в глубоких морщинах, нос — острым, как бритва, а рот — бесцветной тонкой полоской над выступающим надменным подбородком. Ясные серые глаза вперились в мои с энергией бьющего кулака. Сумасшедший, мелькнуло у меня в голове, психопат…