Престолы, Господства
Шрифт:
— Она, конечно, ослепит проницательных. Если вы пройдёте в мой кабинет, мы утрясём вопрос с вашими гинеями.
— Это было удовольствием, леди Питер, — сказал Шаппарель, кланяясь.
— Ну, и где мы его повесим? — сказал Питер, возвратившись в комнату. Харриет немного покраснела, будучи пойманной за тем, что всё ещё внимательно изучает портрет. — Почему бы нам не убрать того довольно глупого Фрагонара со стены в библиотеке? Тогда я смогу видеть тебя, когда играю на фортепьяно. Мне бы этого очень хотелось. Крепление для картины
Он снял картину со стула и, взглянув на тыльную часть, обнаружил, что медные ушки в раме и шнур находятся точно в нужных местах. Затем он остановился и пристально во что-то вгляделся. Он так внимательно смотрел на картину, что Харриет пересекла комнату и присоединилась к нему. Картина была выполнена на светло-коричневом плотном холсте, который был натянут на деревянную раму и закреплён клиньями, забитыми по всем четырём углам. Вылезший лишний холст свернулся и немного сморщился. Питер вставил в глаз монокль и, наклонившись, внимательно рассматривал правый верхний угол. Затем он повернулся к Харриет и произнёс:
— Харриет, я думаю, что понимаю, почему Харвелл не выставит свою картину. И боюсь, что Шаппарель никогда не увидит её снова. Боюсь, она сожжена.
— О, Питер, нет! Конечно же, нет! Это было бы преступлением… и почему?
— Точно. Почему? Полагаю, ты её не видела, Харриет?
— Нет, видела. Это было в студии, когда он меня рисовал. Я была в восторге. Это лучшая из его работ.
— Ты меня поражаешь.
— Да, это правда. У неё было дополнительное измерение по сравнению с другими работами. Это было очень умно — показать её двумя способами.
— Харриет, сядь и расскажи мне об этом. Расскажи всё, что сможешь вспомнить.
— Изображение не была льстивым, а скорее незнакомым. У Розамунды было напряжённое лицо, почти пугающее. Она выглядела очень упрямой и эгоистичной.
— Жестоко, но весьма правдиво…
— Слишком жестоко, чтобы быть правдивым, Питер. Но дело в том, что он нарисовал её и другой. Она держала маску — маска её собственного лица, на которой выглядела очень красивой, почти неземной.
— Маска? Какая маска?
— Ну, ты знаешь подобные вещи — как в венецианской комедии: разрисованная маска на всё лицо, удерживаемая перед лицом на палочке. Она выглядела совершенно реальной — это показывало ей, как мир видит её: идеализированную, но очень похожую в жизни.
Внезапно Питер сильно побледнел и странно посмотрел на неё:
— Конечно, художник может нарисовать всё, что угодно: единорога, химеру, целое облако ангелочков, — это не означает, что такая вещь действительно существует.
— О, но она была, — воскликнула Харриет. — Ему сделал её умелый молодой коллега. Маска была из папье-маше. Я сама её видела. Красивая и оригинальная вещица.
— О Боже, Харриет, то алиби! — простонал Питер. — Разве ты не видишь? Или она не была достаточно естественной и похожей на неё?
— Ну, она была нечеловеческой красоты, — медленно произнесла Харриет. — Думаю, она не могла бы обмануть надолго никого, кто не любил бы Розамунду.
— Но Клод Эймери любил её, — сказал Питер. — Он видел труп Розамунды с маской
— Но разве это могло обмануть?
— Обезумевшего и окоченевшего влюблённого при лунном счёте? Думаю, что могло. Харриет, я должен кое-что проверить. Я вернусь приблизительно через час, но мне необходимо последовать за Шаппарелем в его студию, — сказал Питер и звонком вызвал Бантера. Когда Бантер появился, Питер сказал: — Бантер, позвони старшему инспектору Паркеру и попроси его заехать чуть попозже этим утром, если он сможет выбрать время. И попроси его привести с собой образцы из хэмптонского костра.
Студия Шаппареля находилась в том же самом состоянии полного беспорядка, как и раньше. Холст на мольберте демонстрировал красивого, довольно яркого молодого человека в расстёгнутой рубашке. Он изображал из себя Байрона, но на портрете получился каким-то хамом. Глаз художника не ошибался. Питер спросил, что произошло с маской.
— Вы не отдали её Харвеллу вместе с портретом?
— Non, милорд, я этого не сделал. Он заплатил за портрет и получил его. Маску я отдал самой миссис Харвелл — подарок за время, которое мы провели вместе.
— Вы нанесли миссис Харвелл один из своих небольших прощальных визитов? — спросил Питер.
— Конечно.
— Значит, в последний раз, когда вы видели маску, это было в Хайд-Хаусе?
— Нет, милорд. Это было в бунгало в Хэмптоне. Миссис Харвелл была очень довольна. Она поставила её в вазу, чтобы маска стояла на палке вертикально и можно было постоянно смотреть на неё.
— Когда вы были в бунгало в Хэмптоне? — удивлённо спросил Питер.
— Днём 27-ого февраля.
— И никто не видел, как вы приехали или пришли!
— Я приплыл на небольшом ялике по реке. Их можно взять напрокат в Хэмптон-Бридж, лорд Питер. Никто не думает, что человек на лодке куда-то направляется, — считается, что он работает вёслами просто для удовольствия. Эти лодки очень chouette: [215] можно посетить друга, у которого есть причал, можно посетить друга, у которого есть на реке яхта… Я провёл с миссис Харвелл десять минут. Только дал ей маску.
215
Славные, приятные, удобные — (фр.).
— Вы ничего не сказали об этом при нашей последней беседе.
— Вы и не спрашивали меня о середине дня, месье, только о вечере. Обо всём, что вы меня спрашивали, я рассказал.
Два небольших кусочка холста, один из них обгорелый, лежали на столе в кабинете Питера.
— Никакая это не портновская прокладка, а холст художника, — констатировал Питер.
— Судебный эксперт скажет наверняка, но по мне так похоже, — ответил Чарльз.
— Наконец-то мы продвигаемся.