Престолы, Господства
Шрифт:
— Я пришла, чтобы сказать вам, что она не устраивала тайных свиданий.
— Что вы можете об этом знать? И почему, к дьяволу, я должен вам верить?
— Я хотела сказать, что, полагаю, это моё невинное предложение побудило вашу жену провести несколько дней в бунгало. Мы разговорились, и я сказала, что это могло бы её развлечь и могло бы понравиться вам, если бы она занялась там отделкой. Как вы можете предположить, с тех самых пор я очень жалею об этом предложении.
— Это вы предложили устроить обед при свечах для двоих? — спросил он после небольшой паузы.
— Вот приглашение, посланное Розамундой, — сказала Харриет. — Его удалось найти
— Розамунда дала её ненадёжному посыльному во второй половине того дня, когда она умерла. Её должны были доставить вам в клуб. Она потерялась, — тихо сказала Харриет. Он смотрел на неё, лицо его стало пепельным. — Я подумала, что вы должны знать. Надеюсь, что это не заставит вас страдать больше, чем необходимо в данной ситуации.
Голосом, полностью лишённым жизни, он прошептал:
— Она, возможно, сказала бы мне, если бы я не схватил её за горло.
Харриет встала, готовая уйти:
— Если есть что-нибудь, что я или лорд Питер можем сделать для вас…
— Ничего нельзя для меня сделать, — сказал он. — Я в состоянии оплатить хорошего адвоката. Подождите секунду; позвольте мне ещё немного поговорить с вами. Никто больше не услышит от меня ничего. Вы же видите, я думал, что так жестоко, так ужасно обманут, я считал, что вёл себя как последний дурак, обожая презренную женщину… бедная Розамунда! Как ужасно для неё: она-то, должно быть, думала, что я приехал в ответ на её зов, а я… а я…
— Боюсь, что я должна забрать записку с собой, — сказала Харриет.
— О, да! — сказал он нетерпеливо, пододвигая её через стол. — Но, да, есть кое-что, что вы могли бы сделать. Попросите лорда Питера, чтобы эту записку зачитали в суде, чтобы вся вина легла на того, на кого и должна лечь, а её имя было очищено от любой грязи. Я получу, что заслуживаю, но пусть её репутация останется незапятнанной.
— Думаю, что записку можно использовать, как вы хотите.
— Покажите всем, что всё это было ужасным недоразумением, что это не было ни её виной, ни моей.
— Прощайте мистер Харвелл. Мне жаль вас.
— Я смогу теперь думать о ней без горечи всё то время, которое мне осталось, — сказал он. — А думать о ней — это всё, что у меня осталось.
Харриет взяла записку и сделала знак надзирателю, что хочет уйти. Она вновь шла по бесконечным коридорам позади надзирателя, немного удивляясь, что может свободно идти, может выйти на свободу. Когда внешние ворота позади неё закрылись, она — совершенно по-детски — бросилась бежать, жадно глотая воздух серой лондонской улицы, как если бы только что вынырнула из глубины на поверхность.
— Не нужно было этого делать, — сказал Питер Уимзи. — Я сходил бы сам, полагаясь на твоё слово, что так следует поступить.
— Ты защитил бы меня? — спросила Харриет.
— Я сберёг бы твои чувства. Наверное, всё это было для тебя ужасно.
— Именно поэтому я должна была сделать это сама. Я должна была убедиться, что рана зажила и что я могу делать то, что может делать любой другой.
— Почти все готовы забыть про Харвелла и предоставить его собственной судьбе.
— Правда о нем самом, о том, что он сделал, и так достаточно ужасна, но оставить его мучиться из-за неправды, из-за ложной мысли, что Розамунда обманула его…
— Надеюсь, что он был тебе благодарен,
— Он очень рад, что теперь может думать о ней как о невинной и принять всю вину на себя. И, мой дорогой, я больше не бегу от воспоминаний. Визит в тюрьму действительно стоил мне нескольких моментов острой боли, не буду отрицать. Прошлые испытания были ужасны, но они дали мне тебя. Видишь, я совершенно спокойна. На самом деле, Питер, из нас двоих именно ты выглядишь более измотанным. Поручение действительно оказалось трудным?
— В последнее время меня используют в качестве мальчика для доставки срочных сообщений. Сообщение было должным образом передано и в полной тайне. Таким образом, полагаю, дело было нетрудным, и я справился.
— Но оно оставило тебя подавленным, я же вижу.
— Ах, любимая, так будем же верны друг другу! — сказал он, беря её руки в свои. — Поскольку мы здесь как на темнеющей арене… [223]
— Всё настолько плохо?
— Боюсь, что да. Я думаю, что мы жили в центре урагана и принимали спокойствие за безопасность. Мы окажемся в состоянии войны прежде, чем во всём этом разберёмся.
223
Мэтью Арнолд (Matthew Arnold, 1822–1888) «Берег Дувра»
…Любимая, так будем же верны Друг другу! В этот мир, что мнится нам Прекрасной сказкой, преданной мечтам, Созданьем обновленья и весны, Не входят ни любовь, ни свет, ничьи Надежды, ни покой, ни боли облегченье. Мы здесь как на темнеющей арене, Где всё смешалось: жертвы, палачи, Где армии невежд гремят в ночи.(Переводчик Вланес,.
— И все эти люди вокруг нас, которые говорят, что, в конце концов, Рейнские области — часть Германии, что Версальское соглашение было несправедливым и что Гитлер обеспечит мир, как только требования Германии будут выполнены…
— Они верят тому, на что надеются, Харриет. Но они неправы.
— Война так ужасна.
— Мне ли не знать! А следующая будет хуже предыдущей. Машины, несущие смерть и разрушение, стали намного совершеннее. Тактика Муссолини показывает, куда всё движется: мы должны ожидать использования ядовитых газов против гражданских лиц и множество других ужасов. Я не удивлён, что люди этого боятся. И на сей раз мы войдём в драку в тот самый момент, когда американцы поклялись держать нейтралитет, а во главе страны стоит безответственный и пронемецкий король.
— Ты очень строг к нему.
— Полагаю, не следует забывать, что его семья наполовину немцы. И говорят, он хочет жениться на той женщине.
— Какой женщине?
— Миссис Симпсон.
— Но она же замужем за кем-то ещё.
— Она может получить развод. Но дело в том, что он — глава Англиканской церкви, и если он это сделает, это расколет страну сверху донизу, — по-видимому, он этого не понимает.
— Тяжело человеку не иметь возможности быть рядом с тем, кого любишь, — сказала Харриет.