Преступления в детской
Шрифт:
— Если я вам кое-что расскажу, что-то совершенно, абсолютно безумное, вы клянетесь, что не подумаете, что я свихнулась?
— Ты не свихнулась, Одри.
— Я знаю, что нет. Я просто не хочу, чтобы вы так подумали.
— Не подумаю. Я вообще так не думаю. Что такое?
— Ну у нас копы по всему дому, и они не хотят говорить почему, но мне кажется, я и так знаю.
— Знаешь? — Она знает? Может ли она знать о своем отчиме?
— Ага. Это из-за Дэниела. Я точно знаю. Он убил мою маму. Я абсолютно уверена, что он это сделал. — Она больше не плакала. Она выглядела жесткой, уверенной
— Твой отчим? Ты только предполагаешь, или у тебя есть доказательства?
— Ну не то чтобы он признался, конечно. Просто он ненавидит меня и маму. Знаете, он однажды ушел. У него была интрижка, и мама его вышвырнула.
Я решила, что лучше прикинуться дурочкой.
— Интрижка? Правда? А ты знаешь, с кем?
— Я не знаю, как ее зовут, и вообще. Зато знаю, что он ее встретил в Интернете. Идиотизм, да? Он вроде напыщенного старика, который занимается киберсексом. Это так пошло!
Одри больше не выглядела подавленной. Только очень сердитой.
— Как ты это обнаружила? — спросила я.
— Мама заставила его пойти к психологу, и эта парочка таскала меня с собой пару раз. Чтобы мы могли «разобраться в семейных делах». — Ее голос источал сарказм. — Они вроде как должны были говорить обо мне, но мама не выдержала и начала орать про его интернетную шлюху. Докторша заставила ее заткнуться, но я слышала достаточно и сообразила, что натворил этот гад.
— Гад — это точно, — согласилась я. — Одри, я думаю, надо рассказать это полиции. Расскажешь?
— Нет! Никогда. Он меня убьет, если узнает, что я его заложила, — она снова расплакалась.
Я поняла, что она может оказаться права. Он ее убьет — в смысле, правда, убьет, а не просто разозлится и запрет на выходные.
— Ладно. Хочешь, я расскажу полицейским и избавлю тебя от этого?
— Правда? Вы правда это сделаете?
— Конечно, солнышко. Конечно, сделаю. Но что ты собираешься предпринять? Ты же не можешь пойти домой, правда? — Я протянула руку и обняла ее, а потом попыталась представить себе, какое лицо будет у Питера, когда я ему скажу, что пригласила дочь Абигайль Хетэвей пожить у нас, пока не докажу, что ее отчим — убийца. Я уже открыла рот, чтобы предложить ей остаться, но она меня опередила.
— Я могу пожить у своей подруги Элис. Я все равно собиралась так сделать, по крайней мере, пока не вернется тетя. Она прожила тут несколько дней, но потом ей пришлось уехать домой. Она сказала, что скоро вернется. Хочет, чтобы я переехала к ней в Нью-Джерси, но я не знаю. В смысле, что за придурки согласятся жить в Нью-Джерси?
— Я как раз оттуда, — сказала я с улыбкой, пытаясь разрядить напряжение.
— Ой, простите.
— Не переживай. В Нью-Джерси не так уж плохо. А что со школой? Ты хочешь остаться в своей?
— К черту школу. Все равно я оттуда вылетаю. Какая разница?
Я не хотела затрагивать эту тему. Со смерти ее матери прошло несколько недель, и сейчас не лучшее время для лекций о важности образования.
— Ладно, ты поезжай к Элис, а я позвоню в полицию и расскажу им о том, что ты мне сказала.
— Но не упоминайте меня, ладно? Скажите им, что слышали об этом, ну из анонимных источников, или что-то вроде этого.
— Я
Я завернула для Одри немного печенья. Она поклялась, что поедет прямо к Элис, и оставила мне номер телефона. Потом я позвонила детективу Карсвэллу и оставила ему срочное сообщение с просьбой перезвонить.
Посмотрев на часы, я сообразила, что до прихода Питера и Руби у меня осталась несколько минут. Подумала, не вернуться ли к компьютеру, но потом решила, что если соберусь искать дополнительные сведения о Муни, мне понадобится помощь. Я решила попросить еще об одной услуге, набрала номер федеральной адвокатуры и попросила Эла Хоккея.
— Эй, да это же старушка в дырявом башмаке! [35] Ты уже поняла, что делать со всеми своими ребятишками?
— Очень смешно, Эл. Двое. У меня их двое. Даже полтора. Между прочим, меньше, чем у тебя.
35
Имеется в виду известный детский стишок из сборника «Стихи Матушки Гусыни» (пер. С.Маршака).
— Только двое? Ты столько времени провела босой и беременной — и все это ради двоих детей?
— Эл, эта шутка с бородой. И очень длинной.
— Знаешь, что я тебе скажу, Джулиет. Я прекращу, когда ты уйдешь с кухни и вернешься сюда, на свое место.
— Спасибо. Я тоже по тебе скучаю.
Я почти услышала, как он покраснел на том конце линии.
— Хватит этой слезливой чепухи. Зачем ты звонишь? Кого тебе на этот раз пробить по базе НЦИП?
— Я пытаюсь найти сведения об одном типе, который наследил в Интернете. Кое-что я нарыла, но хакер из меня никакой, и я вроде как уперлась лбом в стену. Я надеялась, что у тебя найдется какая-нибудь идейка.
Эл замолчал, и возникшая тишина показалась мне неудобной.
— Эл, ты тут? Есть у тебя что-нибудь?
— Ага, тут. Хорошо, Джулиет, могу я тебе доверять?
— Конечно. Разумеется, можешь. И ты это знаешь.
— У меня есть кое-кто, к кому я обращаюсь за… назовем это специальными сведениями. Но если леди босс узнает, что я использую этого парня, она меня за яйца подвесит.
— Прелестная картина, Эл. Ты меня заинтересовал. Кто твой эксперт?
— Я заклинаю тебя хранить тайну, Джулиет.
— Клянусь, Эл.
— Ладно. Помнишь Хулио Родригеса?
Примерно за год до моего увольнения контора защищала Хулио Родригеса, тощего парня из Восточного Лос-Анджелеса, который оказался компьютерным гением. С помощью десятилетнего «макинтоша» своего кузена и старого акустического модема Хулио сумел взломать файлы Службы иммиграции и натурализации. Прежде чем кто-то заметил, что количество «зеленых карт», выданных иммигрантам в Бойл-Хайтс, сильно зашкаливает, прошли месяцы. Газеты окрестили Хулио «Робин Гудом из Восточного квартала», и к тому времени, как федералы его выследили, он уже стал героем местного фольклора. Его защищала Марла Гольдфарб собственной персоной — и проиграла. Последнее, что я слышала о Хулио — он отбывал свои четыре года в федеральной тюрьме Ломпок.