Преступники. Факел сатаны
Шрифт:
16 октября 1990 г.
Звонил Струков. Дал мне подробную информацию. Сейчас Станислав работает напряженно – по два выступления в день. Успех колоссальный. И слава Богу – пока вроде никаких признаков измены. А может, просто успокаивает? Я рада и ругаю себя за излишнюю подозрительность. Вчера была в церкви вместе со своими «Пятнашками». Я – исповедалась, а девочки – послушали воскресные чтения в церковно–приходской школе. Прежде чем отправиться на исповедь, я послушала вместе с девочками проповедь. По глазам нетрудно было определить, что они далеко не все понимали из того, о чем говорил священник. Но слушали внимательно
Дожидаясь исповеди, я обратила внимание на стоявшего впереди меня мальчонку лет девяти, который, судя по тому, как он уверенно управлялся со свечами, в храме не первый раз. В правой руке он держал бумажку, которую в ожидании батюшки, зачем–то все время перечитывал, невольно демонстрируя окружающим се содержание. Не удержалась и я, заглянула и прочитала одну–единственную запись: «Взял у мамы 50 коп. на завтрак, а истратил на кино». Прочитала я и отвернулась. Мне стало стыдно за себя, что я заглянула в чужую душу без спроса, и радостно за мальчишку, за чистоту его души.
Детство – прекрасное ясное время. Как хотелось бы перенести в храм такие чистые угрызения совести!
Неужели когда–то такими же добрыми и честными были те, кто в прошлом году обокрал церковь, и те, кто всего три дня назад раскопали на территории церкви могилу ее основателя князя Галицкого? Слава Богу, поймали их. Милиция установила, что преступники только за это лето разграбили 15 могил.
Наши Южпоморские тележурналисты запечатлели эпизод, когда один из гробоворов, стоя перед камерой на краю развороченной могилы, рассказывал: «Приехали в грозу, вокруг – никого. Мы перемахнули через ограду, своротили памятный камень, вошли в склеп. Удивились: мундир на покойнике был цел. Мы сняли его. Взяли эполеты, аксельбант, саблю и золотую цепь…»
На вопрос следователя, с какой целью они потрошили покойников, гробовор, не задумавшись, ответил: «На том свете можно обойтись и без эполет, а на этом они дорого ценятся. Ведь мы же коллекционеры…»
Ходят по городу слухи, что многое из награбленного «коллекционерами» попадает Бабухину, а через него уплывает за границу. Убеждена, что Руслан Бабухин – не только грязная, но и преступная личность.
19 октября 1990 г.
«Душа моя, печальница» – прекрасные строки Б. Пастернака, как будто обо мне.
Сегодня ходила в поликлинику. Приглашали по поводу моих забарахливших легких, предложили пройти чуть ли не всех врачей и все лаборатории. Впервые брали кровь из вены, а вот зачем – я так и не поняла. Неужели подозревают что–либо серьезное? Задавали дурацкие вопросы – о моих половых партнерах. Я сказала о своем недавнем замужестве. Узнав, что мой муж – Зерцалов, стали расспрашивать, где он сейчас и как себя чувствует. Их интересовали и мои прошлые связи вообще, и с иностранцами, в частности. Я, естественно, врала напропалую. Не сказала я и о том, что до Стаса в Южноморске у меня был один партнер из числа отдыхающих. Но, кроме имени я о нем ничего не знала. Слава Богу, гинеколог ограничился разговорами и не осматривала. Да я бы и не села в гинекологическое кресло: после отъезда Стаса я хожу с пломбой. Если сниму – скандал с мужем, а если пломбу обнаружат, тогда скандал еще громче!
Насторожила сама обстановка, подчеркнутое внимание к моей персоне, многозначительные взгляды врачей, медсестер и лаборанток, вопросы, выходящие далеко за пределы состояния моих легких.
Позвонил из Одессы Струков. Говорил туманно. Я поняла – что–то неладно. Сыщик сказал, что завтра будет в Южноморске. Я попросила выяснить, что за бумага направлена из Одесской СЭС в нашу поликлинику. Он ответил, что это очень сложно. Я пообещала хорошо заплатить, но Струков колебался. Тогда я сказала, что часть плачу в твердой валюте. Струков оживился, а услышав конкретную сумму – 100 долларов, согласился. Не успокоюсь, пока но дождусь вестей. Все валится из рук. Мои «Пятнашки» заметили состояние, в котором я нахожусь. Спрашивают, что со мной, а что отвечать? Одна надежда на Господа Бога. Если СПИД – не стану ждать страшного конца. Хорошо, что еще в Москве на Рижском рынке я приобрела цианистый калий.
А тут еще кровоточит старая рана. Теперь хожу по городу и боюсь снова встретить своего первого мужа, Аркадия. Я его спасла от смерти, но я же и погубила. Ведь если бы не та роковая ночь на обкомовской даче, его жизнь наверняка сложилась бы иначе. Даже ту кинокартину, так и не дождавшуюся Оскара, теперь могли бы пустить на экран. Да еще с каким успехом! Может быть, все–таки разыскать его, помочь? Ведь Господь Бог призывает нас к милосердию. У меня есть деньги, много денег. Но захочет ли он взять? Захочет ли всплыть, или достаточно комфортно чувствует себя на дне?
21 октября 1990 г.
Наконец–то прилетел Струков. Странный тип. Вначале из Одессы по телефону уверял, что Стас чуть ли не ангел во плоти, а когда я позволила себе немного усомниться (хотя, кроме интуиции, я никакими фактами, компрометирующими Стаса, не располагала), Струков стал намекать на международные осложнения на пути его миссии и на потребность инвалютной поддержки. Я не только пообещала, но и в тот же день умудрилась переслать самолетом ему 300 долларов. Инвалюта, видимо, расширила возможности Струкова. Возвратившись, он сообщил самое страшное – Станислав нарушил клятву и предал меня. В доказательство привез фотографии. Плачу не переставая. Почему наше счастье было таким коротким? Что толкнуло его на измену? Кто виноват? Неужели я? Если так, то в чем моя вина? Я ведь боготворила его и делала для него все, что только можно и нельзя.
Ничего не подозревая, сегодня утром позвонил Стас и сообщил, что завтра прилетает домой, что страшно скучает и не дождется нашей встречи. Что это, притворство? Знает ли он, что его одесская сучка – спидоноша? И что сигнал тревоги идет из Америки? Значит, само заражение случилось не сегодня и не вчера. Когда? Судя по сообщениям сыщика, Стас еще ничего не знает о надвигающейся на него катастрофе. Даже не подозревает, какие страшные муки его ждут. Нет, не скажу ему об этом и я. Не в силах сделать это. Не смогу. Это выше моих сил.