Преступный мир и его защитники
Шрифт:
Еще более ожесточен на подсудимых второй брат провизора, Сигизмунд. О своих братьях он говорил по номерам: брат № 1, брат № 2.
— Мои показания, записанные у судебного следователя, были даны мною по чистой совести, но, может быть, и не без некоторой доли увлечения, — с пафосом объявил он, становясь в позу грозного судии.
Защита иронически улыбается.
Свидетель не может хладнокровно говорить о подсудимых и мечет на них громы и молнии. О, он, безусловно, обвиняет их в смерти своего незабвенного брата!
— Мое
— Вы потрудитесь отвечать только на вопросы и говорить о фактах, а не о своих убеждениях, — прервал его разглагольствования председательствующий.
— Когда вы были у своего сгоревшего брата?
— За год до его сожжения, — ответил свидетель, особенно подчеркивая последнее слово.
Квартирную обстановку провизора, заполнявшую десять комнат, он оценил всего в тысячу или максимум полторы тысячи рублей.
— Подсудимая, жена моего несчастного брата, была…
Сигизмунд Краевский не договорил и сделал многозначительный театральный жест в сторону Ведерникова.
Публика в самом веселом настроении духа, и судебным приставам стоит много труда успокоить ее.
— Квартира моего брата была вертеп, — продолжал далее свидетель. — Это были почти погибшие люди, обокраденные и обкрадываемые! — неистово кричит он.
Товарищу прокурора приходится недоумевать.
— Кто? Что? — спрашивает он. — Я все-таки не понимаю, кем обкрадываемые и что обкрадывали?
Свидетель. Да вы что, собственно, хотите знать?
Товарищ прокурора. Я хочу знать, кто были обокраденные.
— А, вы фамилии желаете узнать?
И Сигизмунд Краевский сделал неопределенный мелодраматический жест.
Товарищ прокурора отказывается допрашивать его.
— А где ваша жена? — полюбопытствовала защита у свидетеля.
— Моя жена? Моя жена увлеклась одним товарищем прокурора и… ушла! — резко отвечал он.
— Брата сожгли, иначе я не могу выразиться, — кричит он. — За него ответят перед судом Божиим. Он на вас смотрит.
— Вы, кажется, сами же говорили, что у судебного следователя немного увлекались, — политично заметила защита.
Дальше обнаруживается, что и этот свидетель является претендентом на наследство покойного доктора Владислава Краевского. У последнего была девочка, и, указывая на нее брату Сигизмунду, он выдавал ее за свою незаконнорожденную дочь. Это, однако, не помешало Сигизмунду Краевскому оспаривать у осиротевшей девочки имущество ее отца. Оставшиеся в живых братья Краевского считали почему-то неудобным помогать и детям, осиротевшим после смерти провизора, находя неприличным вмешиваться в такие дела.
Впрочем, Сигизмунд Краевский даже сомневается: действительно ли осиротевшие дети провизора — его родные дети. Провизор Краевский был маленького роста, а сын — почему-то большого, да и девочка ничего
После пожара дачи свидетель действовал заодно с интересами страхового общества, не желающего платить премии, — «подавал руку помощи утопающему страховому обществу», как выразился сам свидетель.
— А не писали ли вы донос прокурору, что в истории с пожаром дачи вашего брата заметно убийство? — осведомляется защита.
— Это я не делал и вам не советую делать!..
С покойным доктором Краевским свидетель однажды «немного» поссорился.
— И долго тянулась эта ссора? — спрашивает присяжный поверенный Марголин.
— Лет пять, не больше… Из-за пустяков разошлись.
— А можно узнать, что это за пустяки?
Оказывается, что свидетель продал какую-то дорогую вещь и получил за нее деньги, между тем как покойный доктор считал эту ведь своей собственностью.
— Что же касается наследства, о котором все говорят, то я считаю получение наследства вообще нарушением порядочности и государственного строя. Это указывают мой ум и сердце, — философствовал Сигизмунд Краевский.
От «наплыва зловредных существ» на свидетеля была одно время подана жалоба прокурору.
— Может быть, и теперь есть жалоба? — не унимается защита.
— Н-не знаю, — с достоинством отвечает свидетель.
В заключение он просит суд отпустить его домой.
— Я очень утомился и могу оказаться бесполезным для отечества, — витиевато мотивировал он свое ходатайство.
Суд, однако, счел пока преждевременным удовлетворить эту просьбу.
Любопытство публики дошло до апогея, когда председательствовавший отдал распоряжение ввести в зал крестьянина Алексея Полоза.
Сотни глаз впились в этого свидетеля. Дамы в ажитации поднимаются со своих мест, чтобы лучше рассмотреть красивого, франтоватого кучера, предполагаемого счастливого соперника Ведерникова. Молодой человек, лет 27, прилично одетый, в белом воротничке и в брюках навыпуск, он непринужденно входит в зал. Начисто выбритое лицо его, с небольшими подстриженными усами, носит грубый, вульгарный отпечаток. Роста немного выше среднего, прилизанный, с тонкими вогнутыми ногами, он способен играть роль сердцееда в простом рабочем кругу.
По-видимому, раньше он находился на военной службе и обнаруживает вполне солдатскую выправку. На все задаваемые ему вопросы он беспрестанно твердил: «Так точно», «Никак нет» и «Не могу знать».
На службу к Краевским этот кучер поступил недели за четыре до пожара и, по его показанию, долго не подозревал о разыгрывавшейся ревности Ведерникова. О своих отношениях к хозяйке кучер говорит очень сдержанно, не позволяя себе ни одного намека на близость с ней.
После пожара Краевская, перебравшись на другую дачу, приказала ежедневно ночевать на этой даче и Полозу, обыкновенно спавшему раньше при конюшне на другом дворе.