Преступный мир и его защитники
Шрифт:
У другого свидетеля-артелыцика — Еремина подсудимый Минаев допытывался:
— Не приходилось ли вам когда-нибудь просчитаться и передать лишние деньги?
— Случилось раз… Просчитался на тысячу рублей, — говорил свидетель.
— А я мог ошибиться в выдаче денег?
— Трудно ручаться… Вполне возможно.
— Можете ли вы сказать, что я пьянствовал, кутил, играл в карты и тому подобное?
— Напротив, насколько я вас знаю, вы — скромный человек.
Свидетель Агеев рассказывал, что помещение главной кассы было довольно тесное и состояло из одной
Что касается запасного штабс-капитана Ивана Кованько, то его, главным образом, касалось показание мещанина Козлова. Последний содержал гостиницу, в которую довольно часто наведывались Кованько и счетовод А. Яковлев. По-видимому, они были в хороших отношениях и называли друг друга уменьшительными именами. «Скажите Ване, что я жду его в правлении», — распоряжался Яковлев, когда не заставал Кованько в гостинице.
— Бывал ли Кованько пьян? — навела справки защита.
— Да, выпивали водку порядочно, очень даже порядочно, но только держались скромно, — сообщил свидетель Козлов.
Подсудимый Вдовин отличался скромным образом жизни и ни в чем предосудительном не был замечен. По словам свидетеля Луковского, счетовод Яковлев говорил ему, что Вдовин совершенно ни при чем в настоящем деле. Ему приходилось оплачивать подозрительные документы о наложенном платеже с помарками и подклейками, но ведь и другие артельщики так же халатно относились к этой операции. Помарки и подклейки почему-то считались за обычное явление.
Сам Цветков — пожилой человек с интеллигентным, худощавым лицом — настойчиво уверял, что он получал из кассы деньги только с разрешения самого начальника дорог; в злоупотреблениях же не принимал участия, да и не догадывался о них.
— Клянусь, я не виновен, — с жаром говорил Цветков.
Старший счетовод Кириллов, указав, что в его распоряжении было 16 человек, объяснил:
— Я подписывал лишь то, что другие счетоводы делали; проверять каждого из них не имел возможности.
По словам Кириллова, в главной кассе замечалось удивительное отношение к деньгам. Они валялись повсюду, и это почему-то считалось обычным явлением. Когда на проверке не хватало денег, начинались поиски, и деньги находились более или менее крупными суммами на полу, в дровах, в печке! Кассир относился к этому вполне равнодушно.
— Все сведения, которые я давал, были совершенно правильны, — продолжал Кириллов. — Я верил своим счетоводам. Не могу признать себя виновным в каких-либо злоупотреблениях… Я прослужил на железных дорогах двадцать семь лет, из них семнадцать лет на одной только Рязанско-Уральской дороге, и выслужил небольшую пенсию. Меня знали как человека честного и добросовестного, мне доверяли большие деньги…
Когда Кириллов перевелся на службу в управление Балтийской дороги, там царил полнейший хаос.
После обнаружения недочета начальник дорог позвал Кириллова к себе в кабинет. Там уже находились главный бухгалтер и агент сыскной полиции.
— У кассира найдены документы, подписанные вами… Вы с Цветковым совершили
— Я не только ничего не растратил, — ответил Кириллов, — но не знаю даже, в чем дело.
Кириллову, однако, велели сдать должность. Опасаясь недоразумений, он настаивал на выдаче ему описи сдаваемых документов, так как через его руки прошло одних только талонов подрядчикам на сумму до 4 000 000 рублей. После Кириллов намеревался зайти в управление, но раздумал. Ему передали рассказы других служащих о том, что инженер Глазенап выгнал Цветкова вместе с счетоводами со службы и отдал распоряжение: «Если кто-нибудь из них явится, гоните в шею».
— За что меня уволили? — жаловался потом старший счетовод.
— Ну, что ж поделаешь, ведь сам Глазенап так распорядился, — утешали его сослуживцы.
К счастью, Кириллову удалось вскоре встретить знакомого инженера с юго-западных дорог, и тот принял в нем участие.
— Инженер Глазенап сделал большую ошибку, — сказал он, выслушав рассказ уволенного счетовода. И, благодаря его содействию, Кириллов с 1900 года поступил на службу в правление 1-го Общества подъездных путей.
Подсудимый Яковлев отказался от объяснений, настаивая на своей невиновности. По его словам, оплаченные уже свидетельства наложенного платежа у него из стола систематически кем-то выкрадывались.
— Я только признаю недочет около восьми тысяч рублей, — говорил четвертый подсудимый, кассир Минаев. — На свои надобности я ничего не истратил. Жил я, как вам известно, скромно; получал жалованья сорок рублей, столько же от артели и рублей тридцать пять за заведование отчетностью, — для меня хватало. У меня был лишь прочет.
На Балтийской дороге Минаев служил с 1890 года. На первых порах у него тоже случился прочет, но по неопытности, — в то время и в самой бухгалтерии трудно было добиться какого-либо порядка.
— У меня работы масса: я выплачивал и жалованье, и деньги подрядчикам, ездил в казначейство и раздавал артельщикам иногда до ста тысяч рублей, — пояснил Минаев. — Я положительно не мог проверять, не было времени. Легко при таком положении передать лишние деньги. Цветкову я давал деньги вовсе не беззаконно, а по ордерам и запискам. Надо принять также во внимание и то, что я находился у него в полнейшем подчинении. Он распоряжался деспотически. Если бы от него поступила жалоба в артель, меня вышвырнули бы вон или оштрафовали бы на сто рублей, что у нас практикуется.
— Как же вы объясните, что обнаружился недочет свыше ста тысяч рублей? — задал вопрос председательствующий.
— Я полагаю — путаница по книгам, трудно разобраться, — ответил Минаев.
— Вы семьдесят тысяч рублей могли бы передать?
— Ни в каком случае! Это бросилось бы в глаза даже мальчику. Я мог передать тысячу рублей, ну пять тысяч, но не больше.
— В каком году. у вас случились прочеты?
— Две тысячи рублей — в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а пять тысяч — в тысяча восемьсот девяносто восьмом году или в начале тысяча восемьсот девяносто девятого года.