Преторианец
Шрифт:
Мир-Арзал усмехнулся.
– Зовите меня Дэвом! – сказал он и с поклоном удалился.
В теле Мир-Арзала жила великая, застарелая усталость. Рабский труд истощил его до предела, но и закалил, сделал сухим и «прочным на разрыв».
Мир-Арзал шагал к городу, грыз копченый сыр от римских щедрот, и всего его распирала злая радость, что-то внутри трепетало и сжималось в предчувствии близкого торжества.
Римская Империя в этом времени – все равно что Америка в его родном веке, – самая богатая и самая сильная страна. Надо только верно служить,
Во тьме замелькали огоньки факелов, отмечая кромку городских укреплений. Мир-Арзал замедлил шаг, молясь Аллаху, чтобы дозорные не обнаружили Даврона и компанию.
Помог Аллах, не увидела стража беглых, никого в городе не занимала мысль об имуществе Пакора… Мир-Арзал протяжно свистнул, за зубцами мелькнула тень, и вниз с шорохом упала веревка. Поднатужившись, Мир-Арзал полез вверх, цепляясь за канат. Тураб с Давроном подтаскивали его. Из последних сил Джуманиязов перевалился между зубцами, встал на карачки, поднялся и пошел, шатаясь и отдуваясь, к ступенькам, ведущим вниз со стены.
– Ну? – не выдержал Даврон.
– Я договорился!
– Ух!
– Спим до восхода солнца, делаем работу, и мы в шоколаде!
Оживленно перешептываясь, бандиты залезли на крышу ближайшего дома и обнаружили там расстеленные ковры – летом жители спали на крыше. Очень кстати! Мир-Арзал лег и моментально уснул.
Разбудила его тревога. Щемящее беспокойство проникло в сон, вытягивая рассудок в явь. Мир-Арзал резко сел и глянул на восток – неяркая серая полоска затеплилась в той стороне. Близился восход. Пора!
– Подъем! – прошипел Мир-Арзал и ногой пнул расхрапевшегося Тураба.
Бандиты заворочались, замычали, сели, протирая заспанные глаза.
– Пошли!
Отдохнувшие и посвежевшие, «дэвы» слезли с крыши и направили стопы к воротам города. Сонное царство. Парфянские воины дремали, сидя у стены и положив голову на колени.
Охраняли ворота пятеро здоровяков. Больше и не требовалось – кто войдет в запертые ворота? Вот появится брешь, тогда подтянут подкрепление.
Мир-Арзал показал знаками: Даврон слева, я справа. Шавкат с Турабом достали кривые ножи, Исмат вооружился удавкой. Пять, четыре, три, два, один…
Мир-Арзал обошел штабеля мешков с песком, уготовленных, чтоб заваливать возможный пролом в стене, и приблизился к первому воину. Воин, уперевшись локтем в колено, подпирал кулаком голову, смешно перекособочив рот. В свете коптящих факелов чудилось, что воин жует, мерно, как корова. Мир-Арзал мягко улыбнулся, аккуратно подвел руки и молниеносным движением свернул парфянину голову. Кафиром меньше, кафиром больше – Аллах простит и одарит милостью…
Еле слышный мокрый хруст донесся слева. Порядок… Шавкат зашел своему бойцу сзади, зажал ему рот и тут же резанул по горлу. Боец даже хрипнуть не успел, повалился на бок, брызгая кровью. Жертва Исмата задергалась, лягнула ногой, засипела в потугах… И обмякла.
Хищно оскалившись, Мир-Арзал подкрался к пятому, откинувшему голову на стену. Шайтан… Как неудобно сидит! Джуманиязов тихонько пошарил по хитону и нащупал подвязанный мешочек. В нем лежали две навощенные дощечки-церы и бронзовое стило. То что надо!
Мир-Арзал, не дыша, поднес стило острием к уху спящего и резким движением вонзил его, загоняя в мозг. Воин даже не дернулся – осел кулем, намочив штаны. Готов! Теперь путь к воротам преграждала одна лишь катаракта – спускаемая решетка из толстых брусьев.
Мир-Арзал
Катаракта шевельнулась, ширкнула, медленно пошла вверх, щеря заостренные концы, испачканные в глине. Подняв и закрепив решетку, Мир-Арзал вынул факел из держака и подошел к воротам. Поманил Даврона. Вдвоем они вынули из кованых ушек огромный брус-засов, едва не отдавив себе ноги. Хорошо, Тураб подоспел, уперся. Облизывая пересохшие губы, Мир-Арзал сдвинул щиток на амбразуре. Три раза поднял факел, подержал, опустил. И стал считать. Раз, два, три, четыре, пять… Досчитав до ста, «дэв» выдохнул:
– Навалились!
Все пятеро уперлись исхлестанными спинами в створку и стали толкать. От себя.
Глава 4
Лобанова разбудил ужасающий скрип, такой, что мурашки по коже и уши в трубочку. Сергей вскочил с топчана, ошалело мотая головой. Ошибиться было нельзя: свербящий визг и скрежет могли издавать только городские ворота, которые нарочно не смазывали – на страх врагу. Но кому могло прийти в голову открывать вход в город рано поутру?! Или дизпат решил послать конников – погулять по римским тылам? Или что?..
Путая в голове мысли, Лобанов подхватился и бросился наверх.
– Измена! – расслышал он крик Искандера.
– Заряжай! – проорал Гефестай.
– Уже! – откликнулся Эдик.
– Толкай!
Глухо простучали шатуны онагров. Лобанов вынесся на площадку и столкнулся с кушаном.
– Фромены в городе! – оскалился Гефестай.
Лобанов метнулся к щербатым зубцам и выглянул наружу. В предрассветном сумраке по тракту неслись смутные фигуры всадников на горячих конях. Они скакали молча, будто продолжая сновидение, и даже топот доносился едва-едва, словно копыта били по толстому слою пыли. Или были обмотаны тряпками.
– Ах, суки! Кто ворота открыл?!
– Не знаем! – крикнул Эдик, лихорадочно натягивая перевязь меча. По ошибке он вооружился Серегиным ксифосом.
– Мне почудилось, – проговорил Искандер, надевая кольчугу, – что я видел Мир-Арзала!
– Тогда все понятно!
Лобанов кинулся к тыловому парапету и перегнулся через него. Все начало Главной улицы, от ворот и до храма Митры, было запружено всадниками. Чужими всадниками – арабами в шароварах и кожаных безрукавках, машущими кривыми мечами, волосатыми галлами в одних штанах, с блестящими, зауженными посередке спатами, [67] темнокожими нумидийцами, что гарцевали на конях и потрясали копьями. Вся эта свора грызлась с парфянами, перекрывшими улицу. Парфяне отстреливались из луков, отмахивались мечами, убивали врагов и сами падали замертво. Несколько конников, и среди них дизпат, крепили оборону, врубаясь в кучу иноземцев. Десятки саков взбирались на плоские крыши домов за дувалом, что тянулся от левой воротной башни, и оттуда разили неприятеля из луков и пращ. Но конницы ауксилариев все прибывало, и ряды защитников Антиохии, заступивших улицу, все прогибались и прогибались, раздаваясь в дугу. Арабы визжали, галлы выли «Аой!», нумидийцы молча скалились и выкатывали глаза, пугая контрастом белков на черной, словно покрытой нагаром коже.
67
Спата – кельтский клинок.