Преторианец
Шрифт:
— Некоторым, знаете ли, это удавалось. Но нам, может быть, попадется по пути какой-нибудь самолет. Беретесь, Сэм?
— А, была не была! — сказал тот, и они забрались в испещренный оспинами «форд» и начали автопробег Брас — Каир. Годвин не знал, что сталось с Максом Худом. Оставалось только надеяться, что с ним все в порядке.
Мечили, лежавший более или менее на пути, избранном Годвином и Болдерстоном, был взят Роммелем 8 апреля. Именно там и тогда Роммель положил глаз на огромные песчаные очки, оказавшиеся среди имущества захваченного
В тот же день Уэйвелл в тобрукском отеле у самого моря объявил, что город надо удержать. Отныне в песнях и рассказах Тобрук, наравне с Ленинградом, станет синонимом стойкости, непреклонной воли и отваги. У немцев — Лис пустыни; у британцев — «тобрукские крысы». Уэйвелл сознавал, как трудно будет удержать Тобрук; снабжение его возможно было только морем, под бомбежками и обстрелом Люфтваффе. Но Уэйвелл сказал своим людям, у которых, по правде сказать, не было особенного выбора:
— Сразу за нами — Каир.
Роммель, стремившийся завоевать Египет и захватить Суэцкий канал, не мог ничего предпринимать, пока на фланге у него оставался нарыв, который представлял собой Тобрук. В него, как в нору, забились тридцать пять тысяч солдат, и Роммель не мог просто обойти их, оставив у себя за спиной. Но тогда Годвин ничего этого не знал. Они с Сэмом Болдерстоном пытались, как умели, выбраться из войны. Они не знали, что Макс Худ числится среди пропавших.
Они сменялись. Пока машину вел Сэм, Годвин молился. Когда вел Годвин, Сэм на чем свет стоит проклинал его езду и идиотский план.
Карта оказалась довольно подробной. Годвин определялся на местности в основном по следам прошедших здесь боев. Чаще всего встречались британские танки, грузовики и тела — недавние, судя по тому, что пустыня еще не поглотила их. Ветер поднимался и спадал. Они нашли крошечный форт, где пополнили запасы воды, запаслись кое-какой провизией и дополнительными канистрами с бензином. Временами вдали виднелись тучи пыли, примета Африканского корпуса. Пыль поднималась то справа, то слева, а Годвин с Болдерстоном неизменно оказывались посередине.
Раз они въехали в бомбовую воронку, и «форд» пришлось выталкивать. На третий или четвертый день пути, перевалив гребень, они, оглушенные завыванием ветра, ввалились прямо в танковое сражение. Была ночь, светили звезды — Годвин и не представлял прежде, что на небе может быть столько звезд. Ветер носил песок, и вспышки ракет выглядели так, словно кто-то щелкнул выключателем, погасив луну и звезды. Ракеты распускались в паре сотен ярдов над головой и словно повисали там, заливая неестественным светом целую квадратную милю. Затем взлетала новая ракета, за ней еще одна, из-за гребней и барханов начинали стрелять, потом все затухало.
Они ждали, дрожа, на самом виду, между плато, на котором вспыхивали выстрелы танковых орудий, с одной стороны, и покатыми, твердыми, как цемент, дюнами, откуда тоже стреляли танки, — с другой.
—
— Ну, о спрятаться нет и речи.
— Какая проницательность! — язвительно восхитился Сэм.
— Тогда гоним вперед.
— Да ведь мы окажемся как раз между ними, Годвин!
— Но заметно ниже линии огня. Может, им из танков будет нас не видно. Ничего другого придумать не могу.
Болдерстон выразительно скривился:
— Ненавижу!
Они слышали, как свистят над головой снаряды, но рядом не пролетел ни один. Все было совершенно как во сне.
Когда они выбрались из зоны обстрела и их окутала темнота, Годвин увидел впереди огонь. Там стояли три обожженных и еще горящих британских танка. Мертвые солдаты лежали в песке и свисали из башенных люков…
Еще через сутки они наткнулись на восемь танков Африканского корпуса, составленных в круг. В песке догорал костер, на котором готовили ужин. Солдат на виду не было. Ночь выдалась холодная, и они, должно быть, забились в танки, чтобы защититься от ветра. Вероятно, они так же устали, как Годвин и Болдерстон.
В конце концов они добрались до Мерса Маруф — без воды и в очень дурном настроении. Оттуда самолетом вылетели в Каир, который, благодарение богу, оставался еще в руках британцев.
Годвин полагал, что дрожь скоро пройдет.
Они приземлились в Каире в пасхальное воскресенье. Весть об их возвращении из сумятицы отступления опередила их, и на асфальте посадочной полосы у ангара их ждал отощавший, обветренный Монк Вардан. Окинув их беглым взглядом, он произнес:
— Что за парочка оборванцев! Впрочем, теперь Пасха, а вы в некотором смысле и вправду воскресли, но… постойте, где же Худ? Я думал, Худ с вами.
Этот вопрос, конечно, занимал их всех, хотя менее всего — Болдерстона, который мало знал Худа и не слишком им интересовался. Годвин тревожился за старого друга. Монк Вардан был озабочен с деловой точки зрения. Он служил связующим звеном между Худом и Черчиллем. Все они опасались худшего, однако, как заметил по дороге к городу Сэм Болдерстон, Худ — живучий и хитрый ублюдок, к тому же чертова уйма народу, числящегося пропавшими, еще может со временем объявиться. Как-никак, пустыня большая.
Вардан отвез их обоих в «Шепердс». За обедом он, опершись на костлявые локти и обхватив длинную физиономию длинными ладонями, горестно взирал на корреспондентов.
— В общем-то, я очень рад, что хоть вы двое вернулись живыми. Мы получаем обрывочные и катастрофически плохие известия. Вы хоть что-то видели? Действительно так плохо?
— Хоть что-то видели! — Болдерстон засмеялся, подбородок у него дрожал. — Еще бы не видели! Мы выбрались-то чудом. Джерри [42] справа, джерри слева, чертов Роммель дышит в затылок!
42
Англичане называли немцев «джерри».