Преторианец
Шрифт:
Она приезжала в пятницу к тому времени, когда пора было подавать коктейли и простой ужин «а-ля фуршет», и попадала с холода прямо в объятия Годвина, а за ней, как из шкатулки фокусника, из просторного «роллса» появлялся драматург Стефан Либерман — в шубе, достойной уроженца Центральной Европы и импресарио, — и Родди Баскомб, и Грир и Лили Фантазиа.
— Ох, милый, — шептала она, под руку с ним входя в дом, где во всех двенадцати каминах горели большие поленья, — мы все попали на один поезд, представляешь? Я думала, еду одна, а на станции
Она прижала к себе его руку, а гости входили и принимались устраиваться в отведенных им комнатах, сопровождая все между объятиями, поцелуями и восклицаниями по поводу прекрасного вида Годвина.
После ужина Сцилла, Либерман и Грир Фантазиа сели в кабинете на полу у камина, чтобы прочитать первый акт новой комедии Либермана, в которой главная роль предназначалась Сцилле. Лили перебирала пластинки. Ей приглянулась «All or Nothing at All» Синатры. Годвин стоял рядом с ней, дивясь необыкновенной тонкости, хрупкости ее рук, и лица, и каждого движения.
— «Никогда не пойму половинной любви», — тихонько подпевала она.
Грир с другого конца комнаты спросил, нельзя ли уменьшить шум.
— Как это похоже на Грира, — улыбнулась Лили. — Для него Синатра — это шум. Боюсь, он неисправим.
— Идем со мной. Я хочу уйти отсюда. Скорей, Лили.
— Ты и вправду поправился!
Она прошла за ним через холодный коридор в бильярдную.
Она стояла, прихлебывая бренди и глядя, как он лениво гоняет шары по зеленому полю.
— Сцилла говорит, у тебя в голове пластинка.
— Виниловая, — кивнул он.
— Вечно ты шутишь…
— Да, я такой. Всегда готов повеселиться. И пластинка под рукой.
— Да… еще были бы шутки смешными — и все в порядке. Серьезно, Роджер, на вид ты совсем здоров. Что-нибудь не так?
— Нет, все в порядке. И к пластинке привык. Наверно, ею можно пугать любопытных детишек. Звучит куда страшнее, чем на самом деле.
— Невысокая цена за то, чтобы вернуться домой героем.
— Ты про меня? Шутишь, должно быть. Еле ноги унес.
— Люди говорят, ты участвовал в секретной операции. Кто-то из Уайта говорил при Грире, что в той же операции погиб Макс.
— Лили, об этом нельзя рассказывать. Если я проболтаюсь, мне кое-что намотают на колонну Нельсона.
— Ну, не будем, раз так. Грир говорит, он слышал разговоры о шпионе.
— Ничего не знаю. И хватит вопросов, Лили.
— Но, Роджер, кого же еще мне спрашивать?
— Спроси Грира, он,
— Как эти мужчины любят тайны! Будь женщины похожи на них, мало осталось бы тем для разговора. Ладно, буду умницей. А что ждет в будущем неустрашимого Годвина? Вернется к работе?
— Завтра приедет Гомер. С ним и поговорим. С тех пор как я последний раз был на службе, многое переменилось.
— Однако будущее — это не только профессиональная карьера?
— Ох Лили! — Он отвернулся от стола, встал, опираясь на кий, и улыбнулся ей. — Торквемада много потерял, не зачислив тебя в следователи! И как же тебе представляется мое будущее?
— Ну, Макс получит награду на небесах, а я в первую очередь думаю о живых — то есть о Сцилле. Я знаю, что она к тебе очень привязана, и подозреваю, что ты тоже испытываешь к ней серьезное чувство…
— Ну-ну, Лили, — остановил он ее.
У него не было полной уверенности, что Сцилла не доверила свой секрет Лили Фантазиа. В конце концов, сказал же он Монку Вардану. Каждому нужно с кем-то поделиться, хотя бы подумать вслух.
— Я чувствую, матримониальное бюро еще действует?
— Не затыкай мне рот, Роджер Годвин! Я все равно скажу, нравится тебе это или нет. Сцилла — нежная и глубоко страстная женщина. Страстная по натуре: ее не нужно оживлять — ты понимаешь, о чем я? Страсть уже есть, ей нужен только объект для нее. Правду говоря, не думаю, чтобы в ее жизни с Максом этому было место — уже давно, а может и никогда… Беда в том, что он ей поклонялся, а она не создана для поклонения. Поклонение для нее слишком холодно. Теперь она свободна — и ей нужна твердая рука, чтобы ее направить, зажечь, удовлетворить ее, удержать на пути, нужен кто-то, чтобы на него опереться, положиться…
— Все это можно сказать короче, Лили, — кто-то, кто ей отдастся.
Она не слушала.
— Ты понимаешь Сциллу. Но должен уяснить еще одно — если ты чувствуешь себя годным для этого дела, если ты к нему склонен… можно мне сказать совсем откровенно?
— Лили, ты в жизни ни с кем не говорила совсем откровенно.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.
Она медленно обходила стол, поводя пальцами по темному полированному бортику.
— Если ты не хочешь, чтобы Сцилла устала тебя ждать…
— Ради бога, Лили, Макс только что умер…
— Прошло почти пять месяцев… и кто знает, как давно он умер для Сциллы? Так вот, ты не хочешь, чтобы она устала дожидаться, пока ты объявишь о своих намерениях…
— Тебя послушать — прямо Джейн Остен. К тому же я был в коме! Чего вы, женщины, хотите от человека…
— …И обратилась к другому претенденту…
Она закончила фразу ослепительной улыбкой.
Он постарался скрыть, как подействовали на него ее слова — примерно как удар в солнечное сплетение. Он всегда рассматривал их положение только как треугольник: Макс, Сцилла и Роджер. Их всегда было только трое.