Превратности судьбы

Краснопеева Евдокия

Фро с готовностью распахнула рот.

– Ева!!

Отчаянный крик и крепкая ладонь, опустившаяся на губы, помешали ей.

– Мы вновь вернулись к нашему спору о душевной чистоте и воздержании.

Брат продолжал удерживать девочку за лицо и интенсивно потряхивал при каждом слове. По всему было видно, что он сердился. Фро почувствовала себя созревшей грушей, которая должна вот-вот упасть вниз, на землю.

– По-моему, речь идет о чести, – Феофан был суров.

Девочка укусила душащую

ладонь и сердито выпалила:

– Не надо меня обижать. Я ничего не расскажу тете, даже если ты сделал что-то нехорошее, Коля.

– Вот, пожалуйста, – глаза Аскольда округлились. – Ты со своей ханжеской моралью внушишь девочке отвращение к плотской жизни. Ева, в том, что ты видела, нет ничего плохого. Этим занимаются двое – муж и жена….

Марков запинался, подыскивая слова, понятные десятилетней девочке. Неизвестно, чем мог бы закончится этот монолог, потому как сам оратор вконец запутался, только Фро перебила его.

– Значит, ты женишься на Дуняше, – сделало своё заключение дитя.

Аскольд опустил руку, отпуская сестру, и ласково улыбнулся.

– Иди, Ева, поиграй с Анетой.

Уходя, Фро услышала, как он тихо сказал Феофану:

– Наверное, в твоих речах есть доля правды.

Ефроксия вздохнула:

– Наверное, мне нужно знать больше.

– Когда у вас были последние «крови»?

– Пять дней назад.

– Это хорошо.

Выслушав практические откровения няньки, Фро пожала плечами, удивляясь сама себе – её не пугала вероятность стать матерью и покрыть позором седую теткину голову. Уж этого она не допустит! О чем она и сообщила растревоженной Настасье.

– Чой-то вы задумали, барышня, нехорошее.

– Топиться точно не буду. Отвратительное это занятие – тонуть. – Ефроксия засмеялась беспечно и весело, уж очень она постаралась. Если сильно напугать Настю, побежит к Агафоклее Алексеевне, как пить дать.

– Обращусь к Феофану, – продолжила Фро, прекрасно сознавая, что никогда этого не сделает. – Помогать заблудшим, оступившимся душам – его святая обязанность…. А, может быть, пойду к бабке Христе.

Упоминание старой ведьмы заставило Настасью быстро перекреститься.

– Окстись, милая, грех это.

– Как я поняла, у меня ещё есть время для решения. А, ежели даст Бог, все пройдет бесследно.

– Дай Бог, дай Бог! – истово закрестилась нянька, всем своим немалым бабским опытом зная, что нет худшей судьбы, чем родить в девках. Тем более, барышне-бесприданнице.

– Вот что, Настя, – Фро склонилась к бабе, – тетушке ничего не говори. Не за чем её тревожить.

– Напрасно вы это, Ефроксия Николаевна. Барыня помогла бы отыскать охальника. Ежели он человек благородный…

– А ежели нет? Ежели холоп простой?

Во время

своей обратной дороги Фро обдумывала возможность отыскания своего любовника не для грядущей мести, а для совместной жизни и отказалась от этой мысли….Уж больно немудрящие у него были порты – из грубой холстины и на ощупь ветхие. Возможно ли девушке её кровей выйти замуж за грубого, неотесанного мужика? Пусть даже тетя и выкупит его вольную?.. Агафоклея Алексеевна почла бы это чистым бредом!

Что оставалось бедной Ефроксие Виноградовой? Ждать и уповать на Бога.

Глава 9

Граф сидел за столом, уставленном деревянными чашками, в персидском халате и мягких тапочках на босу ногу. Еда была самой простой: печеные яйца, творог с малиной, дышащая паром картошка, каравай и жбан с квасом.

Узнав, что от всей посуды остались одни черепки, Манефа всплеснула руками и принялась громко причитать.

Пришлось Григорию громко цыкнуть:

– Мамка, не вой! Куплю тебе фарфор немецкий, хочешь?

– Эва, – старуха громко всхлипнула, – скоро сам, как голь перекатная, а туда же – фарфор!!

– Что, мамушка? – Бешкеков пронзительно стрельнул взглядом на Прохора, отчего тот суетливо подпрыгнул, поспешая принести поднос с наливками. – Сердит на меня батюшка?

– Дюже сердит, соколик. Грозится наследства лишить.

– Неужто, я так плох? Манефа, чем я плох? – крупные слезы заструились по худощавым щекам графа.

– Гриша, сокол мой, – бабка присела рядом и бросилась обтирать лицо своему дитятку куском чистого рядна. – Хорош, всем хорош…. Только пьешь проклятую! – Она толкнула графин с рубиновой жидкостью.

– И только? Так я больше не пью. Смотри, Манефа, – он выбросил графин в открытое окно. – Бешкеков слово дает.

Радостная Манефа приклонила белокурую голову Гришеньки на свою мягкую грудь. И принялась оглаживать влажные после бани кудри.

Граф блаженно сомкнул веки, отдаваясь ласкающим шершавым ладоням. Он забормотал полусонно в, пахнущую отчего-то горькой полынью, грудь:

– Мамушка, сон мне чудный снился…. В лесу – дева с зелеными косами, телом прозрачна и чиста… на вкус сладкая. Любил её долго…русалка, должно быть. Женюсь на ней.

– Да, Гришенька. Да, сокол мой сизокрылый, – вторила его словам старая нянька, посылая остерегающий взгляд Прошке: не дай Бог, ляпнет чего не к месту.

– Приду к батюшке… ан – у меня невеста – водяного дочь.

– И впрямь, жениться бы тебе, Гриша.

Граф умолк, наваливаясь отяжелевшим телом на няньку.

Манефа шевельнула красноречиво бровями, и Прошка посунулся сметливо сбоку, цепляя барина за плечи. Перекрестив своего выкормыша, Манефа Провна на цыпочках прокралась к двери.